Трое и весна
Шрифт:
Волнуясь, я принялся изо всех сил ждать, то есть все время вертелся, как вьюн, между магазином и улицей. К счастью, люди в магазин заходили нечасто. А хлопцы — этих вообще не было видно.
Наконец-то!
Тамара на ходу ткнула мне запотевшие в её ладонях монеты, произнесла запыхавшейся скороговоркой:
— Знаешь же бабушек: «Да откуда? Да каким ветром? Да садись, дитятко, поешь вкусненького…» А потом мне стало жаль разбивать «кошку», и пришлось монеты по одной вытаскивать.
Последние
И хотя на моих ладонях лежала вымечтанная, выстраданная динамка, я не подпрыгнул что было сил, не крикнул во все горло что-нибудь воинственно-радостное.
С удивлением я посмотрел по сторонам. Уж не похитил ли кто мою бурную радость по поводу приобретения динамки?
Нет, кроме Тамары, никого рядом не было.
Это казалось удивительным, непонятным. Столько переживать, таскать ржавый металлолом, все лето обходить окольными путями бочонки с мороженым, чтоб наконец купить динамку. А купив — не обрадоваться…
Может, потому, что сейчас день? А днём все кажется, ну, таким, как есть… Обыкновенным, что ли…
Озадаченный этим, я произнёс раздосадованно:
— Ну, а теперь — домой?
— Ой, что ты! — испуганно всплеснула ладонями Тамара. — Да бабушка обидится на нас, если мы не попробуем её борща и вареников с вишнями!
Отказывался я вяло: в моем пустом желудке, как говорит мать, «черти гопак вприсядку танцевали».
То ли борщ да вареники с вишнями были очень вкусными, то ли дала знать себя тренировка, то ли помог попутный ветер, но обратно в местечко мы вернулись быстро. Неожиданно осмелев, я даже провёз Тамару селом, через старый деревянный мост, возле которого живут близнецы Сергей и Митька — самые языкастые хлопцы в округе.
У калитки стояли тётка Маруся и моя мать.
Мне стало так жарко, будто я провалился в пылающую печь: сейчас начнут выспрашивать, откуда, чего, зачем… А когда метнул взгляд на Тамару, моё горемычное сердце и вовсе оборвалось: она сжимала в руках букет васильков, будто какую-то драгоценность! Не могла дорогой выбросить!
— И где это ты… — начала было мать, и на моем лице вспыхнул настоящий пожар. — И где это ты носишься! — почему-то отводя глаза в сторону, озабоченно произнесла мать. — Дядька Петро уже дважды заглядывал. «Куда мой первый помощник запропастился?» — беспокоится.
Кажется, внезапный вихрь перекинул меня через плетень. Отмахнувшись на ходу от материного: «Может, хоть пообедаешь?» — я подскочил к машине.
Шофёр, стоя на бампере грузовика, копался в его моторе. Услышав топот, выпрямился, ответил на моё чересчур громкое «здравствуйте!».
— Так вот, — дядька Петро свёл на переносице выгоревшие до белизны короткие, но широкие брови, — завтра, товарищ первый помощник, выезжаем на урожай. Ясно?
— Ясно! — выкрикнул я.
— А сейчас — последняя профилактика. Начнём?
Я вернулся домой уже в мягких золотисто-серых сумерках.
— Где ты был так долго? Твой отец динамку к велосипеду приладил! — нетерпеливо встретила меня Тамара. — Ой! Так светит, так светит! Ослепнуть можно! Какой-то прохожий даже удивлялся: «Что это за мотоцикл — фара бьёт, а мотора не слышно!» Вот попробуй!
Я сел, проехался по двору. Здорово, ничего не скажешь! Хлопцы на аллее умрут от зависти.
Только на аллею ехать не очень хотелось. Устал. А Тамара желала только на аллею. Я замялся.
— Знаешь, у нас сегодня с дядькой Петром работы было! По уши! Может, завтра хлопцам нос утрём?
Тамара глубоко вздохнула и тихо поплелась к хате.
Этот вздох кольнул меня, как иголка-«цыганка», и я вмиг догнал Тамару, хлопнул её по плечу:
— Поехали! Сейчас!
…Машина мчалась степью. Я сидел в кабине рядом с дядькой Петром и смотрел на солнце.
Жёлтое, нежаркое, оно повисло над синими, почти черными зубцами далёкого леса и никак не хотело опускаться ниже. Но вот оно зацепилось круглым боком за высокую верхушку — и на просторном небосводе чуть показался малиновый отсвет зари.
Вот бы Тамару сюда!.. Как бы она… запищала: «Ой, как хорошо! Будто нарисовано!»
Потемневшая невзрачная дорога отчаянно бросалась под колеса «газона». А когда въехали в глубокую лощину, дорога будто бы разгладилась, будто на ней исчезли все бугорки, все коварные выбоины. И дядька Петро щёлкнул тумблером.
Два длинных голубых меча метнулись вперед, очертив вдали чёрный силуэт раскоряченной вербы, похожей на пьяного с растопыренными руками. От той вербы что-то отделилось и двинулось впереди нас. «Велосипед!» — разглядел я. Парнишка что есть силы, почти навалившись на руль, вертел ногами, но наш «газон» неумолимо догонял его. Короткий, как выстрел, сигнал, рывок влево, и уже затерялся сзади велосипедист с жёлтым кружочком света, падавшим на землю от его маломощной фары.
— Дядьку, — обратился я хриплым голосом, — а мы… только в Марьяновку будем ездить?
— Почему же, — качнул головой шофёр, — не только света, что Марьяновка.
— А… в Вильшанивку?
— И в Вильшанивку, — подтвердил дядька Петро и подозрительно посмотрел на меня: — А что?
— Да ничего! — невежливо буркнул я и высунулся по пояс в окно, хотя это категорически запрещалось правилами дорожного движения.
Но как иначе остудишь лицо?..
Машина летела вечерней торжественной степью.