Трое из ларца и Змей Калиныч в придачу
Шрифт:
Словно в тумане вдруг вырвался я наперед, да пал в ноги темнику татарскому, уверять начал, что знаю дорогу к Китежу Большому, да войско смогу провести так, дабы ни зверь не заметил, ни ловушки не сработали. Возликовали тогда враги, а люд китежский взвыл проклятиями, да такими, коих не слышал я ни до, ни после. Мне уж все равно было. Я со злорадством посмотрел в глаза Аленушки, думал, увижу в них гнев, страх. Ан нет! Презрение да жалость – вот чем обожгли меня глаза любимые, очи ненаглядные. А еще холодом вселенским веяло от всей стати гордой девичьей. Токмо тогда уразумел я, что сотворил. Все мы задним умом сильны, да дорожка-то назад заказана. И стоял
Пустой шел я по лесу дремучему на челе войска татарского. Ни мысли, ни думы, ни шороху в душе, токмо очи ненаглядные, взгляд последний и видел перед собой. Вывел я тогда ворога к Ильмень-озеру. Да не судилось врагу град наш завоевать. Видать, вырвался кто из Малого Китежа, упредил своих, ибо едва вышли мы к берегам, как забил, зазвенел колокол набатный, к оружию призывая русичей. И врата заперты оказались, и стража на стенах в готовности стояла. И снова услыхал я проклятия родичей и горожан, час моего зачатия проклинавших. А еще молитва к небу летела, ясная, чистая, искренняя, как душа младенца, первый раз свет белый узревшая. На глазах недругов поднялись волны-велеты из центра Ильменя, да и накрыли град целиком, со всем людом, домами, церквами. А как успокоилась стихия, и гладь снова легла на поверхность воды, не было боле града дорогого. Сиял он маковками златыми из пучины глубокой, да звонил победно колоколами своими звонкими. Взвыли враги, забесновались, яко нечисть на Рождество, а уж поделать ничего не могли. Близок локоть, да не укусишь. И решил тогда темник татарский требу принести своим богам, дабы град вернуть. Костер соорудили – в терем высотой. Привязали меня к столбу, подожгли.
Не чувствовал я ни боли, ни страху. Умерла Аленушка, а с нею и душа моя. Тело… что тело без души? Тлен. Уж и не упомню, как дым солнце ясное пеленою застлал, как горел я в огне адовом, до неба распростершемся, какие муки рвали меня в той геене.
Очнулся я на берегу реки Смородины. Открыл глаза – а вокруг все серым серо, будто пеплом посыпано. Деревья ни живые, ни мертвые, в травах жизнь наполовину замершая, а по реке текут души китежан, мною, иудой, преданные. И вдруг, словно лучик ясный мелькнул в сумраке. То возлюбленная моя свет белый покидала, да на меня смотрела, будто прощала все. За ней бы мне побежать да из реки на руках вынести, токмо где вы мои руки-ноги? Сгорело все в огне, супостатами разведенном, одни кости остались да куски мяса черные. И заплакать бы мне, да слезы вместе с глазами в полымье адовом иссякли.
Вдруг кто-то коснулся меня. Касание было легким, теплым. Оглянулся я и увидел волшебника. Он смотрел на меня, словно понимал и знал всю мою подноготную, то, о чем я и сам не ведал. И сказал тогда волшебник:
– Творец меня послал к тебе, молодец. Сказал: коль хочешь ты вину свою загладить да любимую в Явь возвернуть, то и служить тебе душам живых и мертвых, пока грех свой не отмолишь, добром не отдаришь, кровью не омоешь. И кровью живые сами должны с мертвыми делиться, ибо токмо в этом будет заслуга твоя. А когда чаша добра перевесит чашу зла, тогда и возвернется Аленушка. И начнете вы с ней все сызнова, и токмо от тебя будет зависеть, будете век вековать вместе аль не судилось вам одним целым стать.
И еще сказал волшебник:
– Имеешь
С этими словами пропал волшебник, а тело мое начало прямо на глазах мясом обрастать да кожей покрываться. Токмо не был я боле молод. В старца превратился, сединой тропу вот подметаю. И хожу я с той поры, мертвых в Навь провожаю, да живым Явь возвращаю, а кто в подмоге нуждается, тому и дорогу указываю за плату малую.
А того волшебника я видел токмо разочек. Он по Смородине плыл, в Навь направляючись.
– Как звали его? – спросил я тихо, боясь нарушить атмосферу, во дворе создавшуюся.
– Солгерд. И сказал он, что чаша наполняется, а потому ни веру, ни надежду терять не надобно.
Митник замолчал, повисла тягучая тишина. Каждый по-своему воспринял его рассказ, искренний, полный боли и сожаления. Мне трудно было судить дела этого старика, только вдруг подумалось: это сколько надо иметь мужества, чтобы пройти через собственное предательство, смерть, осознание содеянного, презрение, страх и одиночество, но не потерять ни веру в добро, ни надежду на лучшее, ни любовь к девушке? Такая силища не каждому дана.
Кто-то что-то сказал, потом тронул за плечо.
– А? – я словно очнулся от своих мыслей.
– Карту, говорю, давай, – Митник смотрел на меня пытливо, словно и не было исповеди этой. Ну да, делу – время.
Я протянул карту. Митник некоторое время разглядывал ее, а потом сказал:
– А и правильно сделал ты, летун, что ко мне другов своих привел. Не пройти вам путем Солгердовым ни Явью, ни Навью, ибо иным путем шел волшебник, никому ныне недоступным. Сей путь быстрее. Вот Ледница и следила за вами со стороны, ни на миг не выпускала из виду, все чаяла, что сможет серой тропой пройти. Теперь будет иную дорогу искать.
– И фиг с ней, – махнул рукой Заика. – Мы все равно раньше успеем.
– Как знать, – старик осуждающе посмотрел на Вовчика. – А вот возьмет, да и заморозит время разом с людом волшебным. А как заморозит, так и проймет холод все Миры, и тропу мою тоже снегом заметет, что ни стежки, ни травинки не сыщете. А уж коль Смородина замерзнет, то душам не как будет попасть в Навь. И нарушится тотчас связь меж Мирами, и рухнет Вселенная, и наступит Хаос. А в Хаосе темница откроется, и Мара явится.
– Почему же она тогда раньше так не сделала? – спросил Вася.
– Думаю, то крайний случай. Кем будет править дочь Чернобога, коль живое все сгинет? Тут уж придется Братьев вызволять и опять им на посылках служить. Не-ет, мыслю, чает Ледница матерь свою вызволить иным путем. Ну, а коль уж не выйдет, тогда…
На стол упала первая снежинка, потом вторая, третья, посыпалось.
– Все, вышло время, – Митник подставил руку под снегопад. – В Яви похолодание началось. Так что делать будем?
– Насколько я понимаю, нам нужно пройти по всем точкам, указанным в карте, – пояснил Вася. – В трех мы уже побывали, осталось еще тринадцать.
– Двенадцать, – поправил его Горыныч. – Лелю вы возле ручья обнаружили, аль запамятовал?
– Ну да, есть такая на карте, – Паляныця заглянул в свиток. – Значит, двенадцать. Пройдем инициацию, доберемся до темницы Мары, там и перехватим Ледницу. Поведешь, Калиныч?
– Мы по Межмирью не ходок, – запротестовал змей.
– Так никто и не говорит за Межмирье, – возразил я. – Мы твоим Миром пойдем.