Трое спешат на войну. Пепе – маленький кубинец(Повести)
Шрифт:
Конечно, надо взять Уткина. Он был на передовой и в разведку не раз ходил. Он парень веселый и ловкий. Внешне, конечно, природа его не очень облагородила: глаза близко посажены, нос длинный.
Я взглянул на Прохорова, Умничкова, Шустова и Попова. Попова я возьму точно. Сильнее его никого во взводе нет. Руки как грабли. Плечи — две сажени. Попов по:крестьянски молчалив. Слушает он обычно людей внимательно. На его изъеденном оспой лице морщинки то разбегутся в добродушной улыбке, то застынут в раздумье. Когда он рядом, то увереннее чувствуешь себя.
И еще я решил взять Юрку. Он совсем мальчишка, хотя старше меня на год. Юрка прибыл с последним пополнением, Никто его всерьез до сих пор не принимает. Бойцы даже фамилию его толком не знают. То ли Изотов, то ли Зотов. Все зовут просто Юрка. «Юрка, сбегай за кипятком… Юрка, отнеси письмо связному!» При каждом окрике Юрка краснеет, но приказания выполняет точно.
Позавчера Юрке пришло из дома письмо. Обычное письмо, сложенное уголком. Когда связной принес письмо, Юрки в землянке не было. Шустов вскрыл письмо и прочитал. Подлец, конечно!
Письмо было от мамы. Не пей воды из реки. Если холодно будет, кальсоны надень.
Солдаты посмеялись, а Юрка взял письмо и ушел. Не было его до полуночи.
«Пусть на переднем крае потолкается, — решил я, — Вернется, во взводе по-другому к нему относиться будут…»
Юрка, Попов и Уткин идут сейчас следом за мной. Все слышнее звуки фронта. Одиночные выстрелы и пулеметные очереди, длинные и короткие. Вдруг минутная пауза, когда тихо-тихо, и снова глухой стук пулемета.
Впереди в темноте послышались чьи-то голоса. Но повара идут по-прежнему уверенно, не останавливаясь. Видно, эти голоса были привычны им.
В темноте забелели бинты.
— Дай закурить, браток, — послышался хриплый голос раненого, — хоть на одну затяжечку.
Уткин остановился и вынул кисет. Бинты покрывали руку, плечо и грудь бойца. Большие глаза горели на его обескровленном лице. Уткин крутил цигарку, а мимо нас медленно, опираясь друг на друга, держа в руках доску вместо костыля, брели раненые.
— Спасибо, браток, — сказал раненый и взял цигарку.
Он побрел вслед за всеми остальными, на ходу раскуривая цигарку. Вскоре он скрылся в ночи. Я подумал, что эти люди похожи на привидения. Мелькнули, и нет их. И никогда не встречу их больше. Война мне представилась в образе чудовища, которое высасывает кровь людей. Молодые, здоровые парни идут на передовую. И потом бредут обратно по ночной тропе в тыл, как привидения, обескровленные и обмотанные бинтами. А навстречу им опять шагают розовощекие парни. И так будет до тех пор, пока не сдохнет это отвратительное чудовище — война.
Повара придержали шаг, и я увидел отблеск воды. Через речку неширокий, в две доски, пешеходный мостик. Может быть, когда-нибудь сюда приходили женщины полоскать белье и весело перекликались во время работы.
Сейчас затаенная тишина разливается вокруг.
Первый повар осторожно вступил на мостик. Он шел так, будто доски под ним провалятся. Дойдя до середины, повар вдруг побежал. Мостик раскачивался из стороны в сторону.
Очень быстро перебежал на тот берег и второй повар.
Третий повар шел на цыпочках. Будто он подходил к двери спальни, боясь разбудить кого-то. Это было похоже на цирковое представление. И зачем он так шел?
Когда повар был на середине мостика, с высокого немецкого берега ударил пулемет. Его трассирующие пули, как белая нитка, протянулись к мостику. Повар повалился в воду, а пулемет продолжал глухо стучать.
Не успели мы сообразить, что к чему, как наш Юрка сбросил с плеча полевой телефон, нырнул в воду и вскоре вытащил на берег повара вместе с его термосом.
Повар сел на берегу, снял сапоги и вылил из них воду.
— Завсегда этот гад стреляет по мостику, — сказал повар. — Вчерась Мишка нырял, сегодня я. И не поймешь, в чем тут дело. То молчит, молчит, гад, то как начнет палить. На мостике никого нет, а он все одно стреляет, и патронов ему, гаду, не жалко. Дежурный, что ли?
Как только смолк пулемет, я решил идти. Пробегу или не пробегу? А может, немец сидит у пулемета, смотрит в прорезь прицела и держит пальцы на гашетке. И видит меня… И раздастся очередь…
Я делаю один шаг к мостику, второй и бегу, стараясь не греметь сапогами. Тело сжато страхом, оно как пружина, оно ждет удара.
«Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь…» — считаю я про себя, чтобы не было так страшно. Ноги почувствовали землю. Пробежав два шага, я бросился под куст. Я хватаю воздух раскрытым ртом, снимаю каску, по лицу бегут струйки холодного пота.
Я вижу, как по мостику бежит Уткин. Он бежит хитро, какими-то рывками: два шага сделает, остановится на мгновение и снова рывок. Пулемет молчит.
Потом на мостик вступил Попов. Он шел спокойно, как ходят люди по мирной земле. Может быть, не хотел бежать потому, что очень будут громыхать его сапоги или ему было наплевать на немца и его пулемет…
Юрка бежал по-мальчишески легко и беззаботно.
На мостик вступил повар, который уже нырял в воду. Стоило ему сделать несколько шагов, как снова застрочил пулемет.
— Ну, зараза! — услышал я возле себя голос первого повара. — Невезучий он, черт. Того гляди, еще утопит термос со щами!
Пулемет строчил. Повар, поверив в свою невезучесть, полез в воду и стал переправляться через речку вплавь. Может быть, и не смешно все это было, но мы улыбались.
Повар плыл, громко фыркая и поглядывая на высокий берег. Пулемет молчал. Можно было бы перейти мостик уже раза три туда и назад, а он все плыл, и мы продолжали улыбаться.
Повар вылез на берег, сел, вылил воду из сапог.
— Федьк, — позвал неудачника его приятель, — жив?
— Жив!
— Наверное, щи-то совсем остудил.
— А если бы меня пришибло, тогда что?
Больше мы ни о чем не говорили. Мы шли туда, где была передовая, где наши войска и немцев разделяло расстояние в десятки метров…
Нас привели к ходу сообщения.
— Валяйте прямо, — сказали нам повара, — а там спросите, где землянка командира полка.
В землянке командира полка горела керосиновая лампа. За столом сидел подполковник и пил чай.