Трое сыщиков, не считая женщины
Шрифт:
Несмотря на не столь позднее время, кафе уже готовилось к закрытию. На столиках топорщились ножки перевернутых стульев, что вызывало грустное настроение. Такое бывает на безлюдном осеннем морском берегу, когда деревянные лежаки унесены с пляжа и сложены под навесом, а тишина нарушается лишь тревожными криками беснующихся в поисках еды чаек.
Александр Борисович, в джинсах и в светлом летнем пиджаке, сидел в дальнем углу зала, возле фортепиано с откинутой крышкой. Правой рукой он наигрывал в замедленном темпе мелодию некогда популярного пугачевского шлягера, а другой в это время осторожно наливал из бутылки водку в стоявший
Когда Антон обратился к нему, Турецкий повернулся, и стало видно, что тот изрядно пьян. Это было заметно по его окосевшим глазам, однако речь была совершенно внятной и координация движений более чем нормальной.
— Ты на чем-нибудь играть умеешь? — спросил он, поставив бутылку.
— К сожалению, нет, — признался Плетнев.
— Ни на чем? Даже на какой-нибудь завалящей арфе не играешь?
— Нет, Александр Борисович. — Плетнев не мог понять, говорить серьезно или отвечать абы как, лишь бы отделаться от болтовни пьяного человека. Все же добавил: — Даже на органе не играю. Музыкальным слухом меня природа обделила.
— А-а, это называется — медведь на ухо наступил. Ну, тогда ты напрасно сюда приехал. Умел бы играть, мы бы сейчас с тобой оркестр организовали. Сели бы в подземном переходе, деньги зарабатывали бы. А так, получается, зря. Мотай отсюда.
— Александр Борисович, уже поздно, кафе закрывается. Поехали домой.
Вместо ответа Турецкий царственным жестом взял лежавшую на деке, возле бутылки, книгу в мягкой обложке, наугад раскрыл ее и, поправив очки, прочитал вслух:
— «Я так устал, как не уставал еще ни разу в жизни, — подумал старик, — а между тем ветер усиливается». — Он захлопнул книгу и улыбнулся: — А я, в отличие от него, не устал. И ветер меня не пугает. Нам не страшен ураган. И мне здесь нравится.
— Все равно, посидели — пора и честь знать. Они скоро закрываются.
— Ничего подобного, — с пьяным упрямством произнес бывший «важняк». — Здесь же капиталистическая Европа — работают до последнего посетителя. Сегодня я желаю воспользоваться таким гуманным достижением цивилизации на полную катушку. Буду гулять, пока не придет первый посетитель следующего дня. Передам ему эстафету и тогда уйду с чистой совестью.
— Ну, Александр Борисович, это же явный перебор. Сколько можно сидеть! Вы устали, повара устали, хозяин — и тот к концу дня с ног валится. Пускай идут домой, к своим семьям. Мы тоже уйдем восвояси.
— Мы не уйдем! — Турецкий многозначительно поднял палец. — Мы — уедем!
— Ах да. Вы говорили, что на машине сюда приедете. Где она, если не секрет?
— Да где-то здесь поставил голубушку. В смысле — возле входа. Сюда-то я не въезжал, вошел пешком. Кое-что соображаю. Не конченый еще человек. Рано меня списывать со счетов, майор.
— В таком виде вам нельзя садиться за руль.
— Да какая собака меня остановит! У меня в ГИБДД кругом свои люди. Пальцем не тронут. Хотя я без «мигалки».
— Вы и сами далеко не уедете, в какую-нибудь стенку врежетесь. Давайте я отвезу вас домой.
— Не хочу домой, — по-ребячески захныкал Турецкий. — Что я там забыл?!
— Тогда поедем ко мне, — предложил Антон.
Александр Борисович отрицательно помотал головой и обеими руками ударил по клавишам — заиграл «Я люблю тебя, жизнь». Играл и насвистывал. Остановившись, сказал:
— Ты, я вижу, тоже уходить не собираешься. Тогда давай выпьем. Зачем напрасно терять драгоценное время?!
Вот теперь стало заметно, что Турецкого развезло, язык уже меньше слушался его, движения потеряли уверенность.
— Александр Борисович, я сегодня пить совсем не настроен. Хочется с вами серьезно поговорить. Выслушайте меня. Я мечтаю стать полноценным детективом. Мне практически поручено первое дело. Я хочу работать в «Глории»…
— Тоша! Друг! Что ж ты сразу не сказал! — перебил его Турецкий. — Насчет «Глории» это же отличная мысль. Супер! Там есть диван, причем кожаный, из бывших. Телефон можно запросто отключить, и никто не побеспокоит, даже если среди ночи совершится преступление.
— Макс может до сих пор там сидеть, — напомнил Плетнев о компьютерщике агентства. Вечно озабоченный улучшением существующих программ, заменой прежних на новые, тот действительно очень часто засиживался допоздна.
— Ну, Макс — свой человек. Он нам не помешает. Поедем-ка туда, дружище! Что-то я нынче притомился сверх всякой меры.
Поднявшись, он с громким стуком закрыл крышку фортепиано. Затем достал из кармана пиджака смятые деньги и, не считая, бросил их на соседний столик. Появившийся словно из-под земли молоденький официант взял нужную сумму, остальные бумажки благородно хотел вернуть Александру Борисовичу. Однако тот с пьяной удалью стал отказываться, сопровождая свои слова и жесты хорошо известными пошлостями типа «это на чай» и «сдачи не надо!». Официант настаивал на своем. Дело кончилось тем, что Антон взял у него деньги, две купюры тут же ему вернул, остальные засунул Турецкому в карман пиджака.
— Идемте, я отвезу вас.
Плетнев хотел было взять Александра Борисовича под руку, но тот возмутился:
— Да что ты со мной цацкаешься, словно с маленьким! Ни в какую стенку я не врежусь. Я же виртуоз руля! Готов проехать над пропастью на двух колесах.
Он взял книжку, недопитую бутылку и медленно, стараясь не потерять равновесия, побрел к выходу.
— Вы палочку забыли! — крикнул ему вслед официант.
Через пятнадцать минут после выхода из «Фортуны» Антон зауважал Турецкого больше прежнего. Был теплый безветренный вечер, и, увидев удобную скамейку со спинкой, следователь предложил посидеть на свежем воздухе. Закурив, они посидели, полюбовались звездным небом. Через несколько минут Александр Борисович, аккуратно затоптав окурок, встал и сказал:
— Теперь можно с чистой совестью ехать.
У Антона от удивления отвисла челюсть — Турецкий казался совершенно трезвым. В кафе у него был заплетающийся голос, неуверенные движения. Сейчас рядом с Плетневым находился другой человек. А ведь выпил три четверти бутылки, и судя по всему, без закуски. Как он умудрился так быстро прийти в себя — то ли самовнушение, то ли медитация помогли, Антон не мог сообразить. Однако факт оставался фактом: постороннему человеку ни за что не догадаться, что несколько минут назад Турецкий был изрядно пьян. Плетнев тоже не ребенок, мог, как говорится, принять на грудь солидную дозу, только на следующий день, даже если выпивка сопровождалась обильной закуской, чувствовал себя не в своей тарелке. Турецкий же сейчас выглядел как огурчик. «Видимо, это необходимое качество настоящего следователя, — подумал Антон, — много пить и не пьянеть. Может пригодиться в работе. Нужно будет освоить».