Трое сыщиков, не считая женщины

Незнанский Фридрих Евсеевич

— Погоди, не гоношись, — осадил его зам генерального. — При чем тут Турецкий, голова садовая? Произошло покушение на генерал-лейтенанта, сотрудника штаба. Сейчас все материалы пойдут в военную прокуратуру, это их епархия. Их сыскари уже навострили уши. Мы к этому делу имеем крайне опосредованное отношение. Начальник городского ГУВД собрал группу, которая обеспечивает оперативно-розыскные мероприятия в районе. Что еще нужно?!

— Интуиция мне подсказывает, что кроме Александра Борисовича тут никто…

Антон

не успел договорить, потому что распахнулась дверь и в кабинет ввалился Турецкий. По тому, как он вошел — взлохмаченный, с плотно сжатыми губами, — было видно, что следователь предельно взвинчен и возбужден. От него исходила злая энергетика. Заместитель генерального знал: когда Александр Борисович находится в таком состоянии, ему лучше не перечить.

— Дмитрич, коновалы там совсем охренели в этой ветлечебнице! — звонко выкрикнул Турецкий.

— Во-первых, здравствуй, друг мой, — сказал Меркулов, и его спокойный тон благотворно повлиял на разгневанного следователя.

— Здорово. Жаль, не могу сказать: добрый день.

— Здравствуйте, Александр Борисович.

— Привет, Антон.

Турецкий подошел к столу Меркулова и увидел на факсограмме логотип со знакомым названием ведомственного госпиталя.

— А-а-а, так тебе уже эта мулька известна? — протянул он.

— Я все-таки не случайный человек.

— Ишь как четко в ведомственной лечебнице налажена доносительская система. И конечно, решение анонимное, коллегиальное, конкретно спросить не с кого?

— Да нет, спрашивай сколько душе угодно, тут все фамилии, должности и научные звания указаны… Саша, да не маячь ты перед глазами, присядь.

Турецкий не шелохнулся. Видя, что дело принимает такой оборот, когда собеседникам не нужны лишние свидетели, Плетнев хотел уйти, однако Константин Дмитриевич попросил его остаться:

— Тебе это будет интересно… Послушай, Саша, что они написали. — Он надел очки и взял бумагу: — «В связи с состоянием здоровья не рекомендованы чрезмерные физические нагрузки. При стрессовых ситуациях возможны приступообразные головные боли, потеря сознания, приступы немотивированной агрессии…»

— Ну, сейчас-то моя агрессия мотивирована.

— Саша, успокойся. И сядь ты, в конце концов!

— Ноги есть, могу и постоять. Это для меня не чрезмерная физическая нагрузка. Стоять врачи мне разрешили.

— А сидеть?

— Только в седле.

— Ну, как хочешь, — махнул рукой Меркулов и продолжил чтение: — «В связи с вышеперечисленным Турецкий А. Б. не может продолжать трудовую деятельность в Генеральной прокуратуре РФ». И все подписи, можешь полюбоваться. Врачи действуют с открытым забралом.

— Круто размахнулись ребята.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Написали бы, скажем, что мне нельзя работать в специальном отделе по расследованию бандитизма и убийств. Мне подобрали бы работу полегче.

— Что нужно, то и написали. Они же отвечают за пациентов.

— Ну, так! Отважный народ — эти люди в белых халатах. Просто на амбразуры бросаются, грудью их закрывают. Кстати, ты не в курсе дела, как Барковский в прошлом году прошел со своей супергипертонией комиссию? Один ящик «Мартеля» им притащил или два?

— Два ему с такой гипертонией не дотащить, — улыбнулся Константин Дмитриевич. — Вот тебе это вполне по силам. Или денег не хватает?

Однако Турецкий не был настроен шутить. В поисках серьезного собеседника он повернулся к Антону:

— Кстати, заместитель генерального прокурора утаил от общественности самую важную фразу. Она тут, в конце, притулилась, как бедная родственница. — Александр Борисович взял факсограмму и прочитал: — «Присваивается третья группа инвалидности». И это мне — человеку, который здоров, как Илья Муромец. — Он разорвал бумагу на мелкие кусочки. — Я требую повторной, независимой комиссии!

— Может, ты еще обратишься в Страсбургский суд? — съязвил Меркулов.

— Вполне возможно. Вы своим волюнтаризмом доведете человека и до Страсбурга, и до Гааги.

— Валяй. И они не моргнув глазом припаяют тебе вторую группу инвалидности. Мне же стоило больших трудов добиться всего этого.

— Ага! То есть ты хочешь сказать, что я должен быть тебе еще и благодарен? Спасибо тебе, Костя, огромное. Низкий тебе земной поклон. Если в следующий раз захочешь кому-нибудь помочь таким образом, сразу торжественно вручи пистолет с одним патроном.

— Турецкий, не неси чушь! Ну что ты сгущаешь краски! Что ты видишь во всем происки недоброжелателей! Ведь на все происходящее можно смотреть и сквозь розовые очки. Во-первых, тебя представили к государственной награде. Во-вторых, ты можешь продолжать работать, на прокуратуре же свет клином не сошелся. В-третьих, ты можешь заниматься необременительной преподавательской деятельностью, что, по-моему, у тебя хорошо получится. Я, кстати, зондировал почву в Академии, они заинтересовались. В конце концов, в запасе имеется родственная душа — «Глория», где ты всегда был своим человеком.

Александр Борисович уставился на него немигающим взором, в котором намека не было на привычную насмешливость, и после томительной паузы произнес:

— Получается, ты уже все за меня решил? Вот так просто — взял и списал меня. Время движется вперед, извини-подвинься, Турецкий! И клеймо на лбу припечатали: контуженный инвалид! Чтобы в автобусе, значит, место уступали. Зато здесь мое место остается пока свободным. Или ты уже кого-нибудь взял вместо меня, а? — Он опять уставился на Меркулова и, не дождавшись от него ответа, сказал: — Ну, хорошо. Валяйте, работайте без меня. Хочу посмотреть, как это у вас получится…