Трое в джунглях, не считая блондинки
Шрифт:
— Спасибо, лучше Эндрю, — бросила девчонка.
— Злопамятная, да? — подтрунил над ней я.
— Ни в коей мере, — уверила меня блондинка и невинно продолжила. — Просто мне потом эту бутылку в руки брать…
И они втроем рассмеялись. Будто у Эндрю после крема руки чище.
А что плакать, с другой-то стороны. Еда есть. Вода есть. После переправы через реку все коровы выжили. Есть повод радоваться жизни.
Даже тому, кто спрятал рядом с самолетом использованный шприц. Надеюсь, это всё же не француженка.
Сполоснув руки и обтерев
— А ты разве линзы не в футлярчик их складываешь? — полюбопытствовал я, наблюдая за ее манипуляциями со вторым глазом.
— От них теперь один вред. И вообще, если честно, в сельве очки безопаснее, — она посмотрела на меня чуть прищуренными близорукими глазами и подошла к своему рюкзаку.
В нем обнаружился твердый футляр с очками в изящной металлической оправе. Почему-то в очках Келли выглядела еще беззащитнее. Потом она вынула свернутый бинт и открутила достаточно длинный кусок. Все с интересом наблюдали за ее манипуляциями. Когда «хлеб» уже есть, хочется зрелищ. Келли сняла с головы мой венок, сложила бинт вдвое по ширине, наклонила голову, пропуская его по лбу, и завязала на затылке, как японскую хатимаки.
— Пот замучил, — призналась она американцу.
— А можно мне так же? — попросил он, откидывая голову. Мол, завяжи сама. А то у меня подмышками где-нибудь получится.
И она повязала!
А он оторвал цветок от моего венка и сунул ей за ухо под повязку!
— А мне? — возмутился я. Почему я не догадался первым?
— А у тебя итонский галстук есть, — сообщила мне блондинка, с чувством выполненного долга вынула из самодельного чехла, притороченного к поясу, выкидной ножик и со счастливым предвкушением на лице взяла в руки гранадилью.
…Кстати, а откуда у модного дизайнера из Парижа выкидной нож?!
27. Брайан
После трех сочных фруктов идти никуда не хотелось. Хотелось прилечь и уснуть, хотя за ночь я выспался, как сурок к марту-месяцу. Однако убедить в этом организм, накачанный фруктозой под завязку, оказалось не под силу. Организм жаждал срочно усвоить, что перепало. Все осоловело моргали, разговоры затихли, и лишь шлепки по всё еще голодным двукрылым нарушали безмолвное умиротворение.
Но путь — не сон, не он тебя одолевает, а ты его. Пришлось расталкивать моих «коммандос». Чуть ли не на пинках поднимать. Никто идти не хотел. Чуть ли не хором предлагали устроить лагерь прямо здесь, возле еды. Причем у меня было такое ощущение, что Отавиу подключился к этому саботажу исключительно, чтобы расшатать мои нервы и статус лидера. Но, шатай — не шатай, а рожденный повелевать при виде шавки хвост не поджимает. Через десять минут все стояли злые, но собранные и загруженные второй порцией фруктов. Больше
Идти было непросто. Еще пару раз мы делали привалы, но короткие. Возвышенность, по которой мы поднимались, довольно резко поднималась вверх. Впервые я был рад выступающим змеям-корням, которые, словно ступени стремянки, помогали ногам справиться с крутизной. Когда подъем внезапно закончился, сменяясь небольшим спуском, а затем довольно сухой и ровной поверхностью, стало ясно, что на сегодня всё. Предложение устроить привал было встречено всеобщим ликованием, тихим и вялым по причине измотанности ликующих.
Лес неуловимо изменился. Кажется, деревья стали немного ниже, а кроны — более ажурными. Света стало больше, хотя день давно перешагнул середину. Духота и влажность, душившие в низине, ушли. Мы поднялись достаточно, чтобы климат из тропического стал терпимым. Слепни пропали совсем. Остались только изнуряющие мелкие москиты, но и их поголовье уменьшилось. Эндрю признал, что это место для стоянки гораздо приятнее, чем то, где мы перекусывали фруктами. Тут все вспомнили про гринадилью, и съели те, которые были предназначены для перекуса по дороге. И занялись обустройством на ночлег.
Келли, вернувшись из похода за дровами без дров, но c черной кривой штуковиной, радостно заявила, что это дикий кешью.
— Он же не съедобный, — просветил нас колумбиец на предмет местной флоры.
— Сырой несъедобный, — поправила его француженка. — А если на костре запечь, то очень съедобный. И скорлупа будет легче колоться, — поделилась она неизвестно где и когда полученным опытом.
В итоге ее отправили в экспедицию по сбору орехов. За дровами, кстати, ее не посылали. Думаю, это был такой эвфемизм к выражению «сходить в кустики».
Мы с Эндрю натянули веревки над разгоревшимся костром и развесили сушиться одежду. Я зарядил ружье и прислушивался к лесу, настраиваясь на охоту.
Было тихо.
Слишком тихо.
И Келли с Отавиу ушли довольно давно.
Колючее щупальце дурного предчувствия коснулось сердца.
— Я пойду посмотрю, как там, — неопределенно сказал я американцу.
— Да. Мне тоже что-то не нравится, — неожиданно поддержал меня он.
Я шел скорее наугад, лишь в целом придерживаясь направления, куда изначально направилась Келли.
Услышав впереди треск веток, я обрадовался. Понапридумывал себе черт те что. Но следом послышался сдавленный стон, и я перешел на бег.
Ворвавшись на небольшую полянку, я опешил. Блондинка стояла лицом в дерево со спущенными штанами. Отавиу придавил ее к стволу, зажимая рот рукой. На мгновение, всего на мгновение, мне показалось, что она стонет от удовольствия. Трудно описать, что я испытал в эту секунду. Но в следующую она изловчилась и ударила колумбийца локтем. Тот рыкнул и рукой, которой сжимал ее лицо, впечатал девчонку в колючую кору.