Трое в коммуналке
Шрифт:
Да, я виновата, следовало предупредить, но у меня отшибло память, все уплыло куда-то далеко-далеко. Неурядицы, горести, абсолютно все поглотил этот вечер. Про подобное я слышала, читала, видела во многих фильмах. Ситуация избитая и предсказуемая – так думаешь, если это случается с кем-то другим, а ты наблюдаешь со стороны и посмеиваешься: «Старо как мир». И восторженные рассказы, будто ты знал человека задолго до знакомства с ним, слышишь бессчетное количество раз. Но накрывает тебя волна, и кажется, что банальщина – это у других, а у тебя то самое единственное, что дается
Какая же я счастливая, хотя и безмозглая! Все вокруг сверкало и танцевало: искры в сине-багровом небе, свет фар машин за окном, огонек искусственной свечи на столе. Свеча – мой подарок бабушке, а то она забывает тушить настоящую. Звенела моя душа, звенели в холодильнике падающие кусочки льда… что-то еще громко звенело и гудело. Доносилось это из гостиной комнаты вместе с гневными восклицаниями бабушки.
– Это просто невозможно, не телевизор, а кошмар! – с возмущением произнесла она, когда я прибежала помочь.
Оказалось, что, случайно нажав не на ту кнопку на пульте, она потеряла любимую передачу и попала на рекламу каких-то приборов – гудящих и звеневших на все лады.
– Давай покажу, как наладить, – предложила я.
– Какой смысл, я все равно забуду.
Сердито отбросив пульт в сторону, она проворчала в который раз, что в старые времена телевизор был как телевизор: всего одна кнопка, включил, выключил, а сейчас это какой-то компьютер, и нет у нее сил это изучать.
– Однако компьютер ты же более-менее освоила и планшетом пользуешься.
– Все равно прогресс – это не для меня. Чем проще, тем лучше.
– Ты еще вспомни, как люди на лошадях ездили и как это удобнее машин и самолетов, – рассмеялась я.
– Ладно, давай показывай, как эта фиговина работает.
– Это легко. Смотри! – сказала я. Вернее, пропела.
– Что с тобой? Все дни ходила как в воду опущенная, а тут вся преобразилась, – внимательно посмотрела она на меня.
– Продала несколько работ, – даже не покраснев, солгала я. С этого момента и началось мое вранье.
Поначалу я не считала это враньем. Я оттягивала рассказывать про Стаса, поскольку все было слишком свежо и зыбко из-за стремительности, с какой начался наш роман. Нет, не роман, это поверхностное слово, звучит как проходная интрижка, а со мной происходило совсем иное, что-то невообразимое, перевернувшее мою жизнь, мои представления, всю меня. Я обнаружила в себе то, чего, думала, во мне нет – оказалось, что я ревнивая. А вранье началось позже, когда я почуяла, что Стас многое от меня утаивает и манипулирует мной.
– Не в первый же раз продаешь, раньше ты так не светилась, – произнесла бабушка. С ее дотошным характером ей надо было в следователи податься.
– Мама дома? – перевела я ее внимание на другую тему.
– Дома.
– Уже спит?
– Нет, сидит у тебя в комнате.
Я обрадовалась. Неужели ждет меня, чтобы извиниться за свою выходку? Однако шевельнулась досада: к матери входить без разрешения запрещено, а она сама запросто врывается ко мне, да еще в мое отсутствие.
Мама стояла около моего рабочего стола и рассматривала лежавшие на нем рисунки. Неожиданно! К моему творчеству она проявляла вялый интерес. Почему – не знаю. Видимо, считает меня бездарностью. Услышав мои шаги, она обернулась. На ее лице, уставшем от долгого дня, ни тени улыбки. Судя по всему, она недавно вернулась. На ней было то же изящное черное платье, в каком я видела ее у театра. На шее – цепочка-волосок, на запястье – волосок-браслет. В ушах золотые капли-сережки. Украшения мать любила не доминирующие, едва заметные. Я невольно ею залюбовалась, хотя меня смутило, что она разглядывает мои рисунки – среди них лежал незаконченный портрет Стаса.
– Ты что-то ищешь? – спросила я с ноткой укора.
– Нет, рассматриваю твои работы. – Она обежала взглядом комнату. – Я не знала, что у тебя такое количество картин.
– Ты же редко ко мне заходишь, – попрекнула я, хотя ее проснувшийся интерес воодушевил.
– Тесновато здесь, живешь и работаешь в одной комнате, – пропустив мою реплику, произнесла она.
– Я люблю работать дома. У многих художников такие же условия.
– Если у кого-то плохие условия, это не значит, что у тебя должны быть такие же. Тебе нужна мастерская, тогда не придется ездить к клиентам на дом и делать портреты в мастерской друзей.
– Мне так нравится, и друзья не возражают. Я прихожу, когда их там нет.
– Это ты только говоришь, что тебе нравится, – поставила она под сомнение мою искренность. – Думаю, что от просторной мастерской ты бы не отказалась. Я могу помочь. У меня знакомые сдают помещение для художников, оно сейчас освободилось, берут они недорого, с деньгами я помогу. Там все удобства: кухня, ванная, ты даже сможешь там ночевать.
С чего это столь внезапные щедрость и забота?
– То есть ты хочешь меня выселить, чтобы, наконец, от меня избавиться?
– Не говори глупостей!
– Ты же сама так сказала там, у театра.
– Что за дурная манера искажать мои слова! Я этого не говорила.
– Ничего я не искажаю. Ты сказала, что тебе нужна свобода и, – я съехидничала, – ты же мечтаешь перерезать ненавистную тебе пуповину.
– Не упрощай, я имела в виду, что тебе пора перестать держаться за мамину юбку, ты взрослый человек.
– Мам, тебя прямо заклинило на этом. О какой юбке идет речь, если я сама устраиваю свою жизнь, сама зарабатываю.
– Опять ты про зарабатываю! При чем здесь это? Я о другом говорю. Ты, как ребенок, всюду за мной ходишь: куда я, туда и ты. Сегодня явилась в театр, не спросив, не стеснит ли это меня. Так не делается. Я же не прихожу на вечеринки твоих друзей: «Здрасьте, я мама Вероники!» Мать и дочь не могут всю жизнь ходить за ручку. Зачем за мной бегать, если мы дома видимся.
– Ты хоть сама слышишь, как бредово это звучит?
– Ладно, закончим этот бессмысленный разговор. Ты, как всегда, ничего не понимаешь.