Трое в лодке (не считая собаки)
Шрифт:
Джентльмен предоставил нам требуемые заверения, и мы поблагодарили его, но он продолжал торчать возле нас и явно был чем-то неудовлетворен. Тогда мы спросили, чем бы еще могли услужить, а Гаррис, человек приятельский, предложил ему кусок хлеба с вареньем.
Как я понимаю, джентльмен принадлежал к какому-то обществу воздержания от хлеба с вареньем, ибо он отверг угощение столь свирепо, будто мы решили ввести его в искушение, и добавил, что его долг — вытурить нас в шею.
Гаррис сказал, что если таков долг, то долг следует исполнять, и поинтересовался у джентльмена, какими, по его представлению, средствами исполнения этого долга можно добиться наилучшим образом. А Гаррис — мужчина, что называется, хорошо сложенный, носит почти самый большой размер, вид имеет поджарый и крепкий; незнакомец смерил Гарриса взглядом и сказал, что сходит посоветоваться с хозяином, после чего вернется и пошвыряет нас в реку обоих.
Разумеется, мы больше его никогда не видели, и, разумеется, ему нужен был просто шиллинг. Существует известное количество речных жуликов, которые сколачивают за лето целое состояние, слоняясь по берегу и вымогая вышеописанным образом деньги у малодушных простаков. Они выдают себя за уполномоченных землевладельца. Поступать же следует так: сообщить свое имя и адрес и дать возможность собственнику (если он здесь замешан на самом деле) вызвать вас в суд, где он пускай доказывает, какой убыток причинили вы его собственности, посидев на клочке таковой. Но большинство людей так ленивы и трусливы, что предпочитают поощрять мошенничество поддаваясь ему, вместо того чтобы, проявив известную твердость, его прекратить.
В тех случаях, когда действительно виноваты хозяева, их следует изобличать. Эгоизм хозяев прибрежных участков возрастает год от года. Дай этим людям волю, они перекроют Темзу вообще. А притоки и затоны они фактически уже поперекрывали. Они забивают в дно сваи, с одного берега на другой протягивают цепи, а ко всем деревьям прибивают огромные доски с предупреждениями. Вид таких досок пробуждает во мне всякий порочный инстинкт. У меня так и чешутся руки все эти доски поотрывать и того, кто их повесил, заколотить какой-нибудь насмерть по голове. А еще потом я бы похоронил его, а доску водрузил на могилу как памятник.
Я поделился этими своими чувствами с Гаррисом, и он заметил, что принимает к сердцу все даже сильнее. Он сказал, что испытывает желание не только убить того, кто распорядился здесь эту доску повесить, но также вырезать всех членов семьи, друзей и родственников и затем предать его дом огню.
Такая жестокость показалась мне уже в некоторой степени чрезмерной. Я сообщил это Гаррису, но он возразил:
— Ни капли! Вот так им и надо. А когда они все сгорят, я спою на пепелище комические куплеты.
Меня встревожило, что Гаррис заходит в своей кровожадности так далеко. Мы не должны допускать, чтобы наш инстинкт справедливости вырождался в примитивную мстительность. Прошло немало времени, прежде чем мне удалось убедить Гарриса принять более христианскую точку зрения на этот вопрос, но в конце концов мне это удалось, и он пообещал мне, что друзей и родственников все-таки пощадит, а комических куплетов на пепелище петь не будет.
Вы просто не слышали, как Гаррис поет комические куплеты. Иначе вам бы стало понятно, какую услугу я оказал человечеству. Одна из навязчивых идей, которые преследуют Гарриса, заключается в том, что он думает, будто умеет петь комические куплеты. Тех же его товарищей, которые слышали, как он пробовал это делать, преследует навязчивая идея, которая заключается в том, что Гаррис этого делать, наоборот, не умеет, уметь никогда не будет и что ему нельзя позволять даже пробовать.
Когда Гаррис бывает в гостях и его просят спеть, он отвечает:
— Но я ведь, в общем, пою только комические куплеты...
При этом становится ясно, что комические куплеты в его исполнении являются тем не менее такой вещью, которую достаточно выслушать один раз — и спокойно почить.
— Ах, как мило, как мило, — щебечет хозяйка. — Спойте же нам что-нибудь, мистер Гаррис, спойте же!
И Гаррис встает и подходит к фортепиано, с сияющей улыбкой великодушного благодетеля, который собирается кого-либо чем-либо облагодетельствовать.
— Прошу тишины, пожалуйста, тишины, всем тихо! — восклицает хозяйка, обращаясь к гостям. — Мистер Гаррис сейчас исполнит комические куплеты!
— Ах, как интересно, как интересно! — шепчутся гости. И все спешно покидают оранжерею, и стремятся наверх, и собирают народ со всего дома, и сталпливаются в гостиной, и рассаживаются вокруг, и в предвкушении удовольствия расплываются в дурацких улыбках.
Тогда Гаррис начинает.
Конечно, для исполнения комических куплетов большого голоса не требуется. Вокальной техники и правильной фразировки вы также не ожидаете. Не важно, если певец, взяв ноту, вдруг обнаруживает, что забрался высоковато, и срывается вниз. Темп не имеет значения равным образом. Не важно также и то, что, обогнав аккомпанемент на два такта, исполнитель неожиданно замолкает на середине фразы, чтобы попрепираться с аккомпаниатором, после чего начинает куплет заново. Но вы рассчитываете на текст.
Вы никак не ожидаете, что исполнитель знает только первые три строчки первого куплета и без конца повторяет их до тех пор, пока не начнется припев. Вы не ожидаете, что посреди фразы он может вдруг остановиться, хихикнуть и заявить, что, как это ни забавно, но провалиться ему на этом месте, если он помнит, как там дальше (после чего пытается что-то присочинить от себя, а потом, находясь уже совершенно в другом месте, вдруг вспоминает забытое и безо всякого предупреждения останавливается и начинает сначала). Вы не ожидаете... Впрочем, я сейчас изображу, как Гаррис поет комические куплеты, и вы сможете составить об этом собственное суждение.
ГАРРИС (стоя у фортепиано и обращаясь к ожидающей публике). Боюсь, что это, в общем-то, старовато. Вы все это, в общем, наверно, знаете. Но я ничего другого, собственно, и не знаю. Это песенка судьи из «Слюнявчика»... Нет, я имею в виду не «Слюнявчик»... Я имею в виду... Ну вы, в общем, знаете, что я имею в виду... В общем, не из «Слюнявчика», а... Ну, в общем, вы должны подпевать мне хором.
Шепот восторга и страстное желание подпевать хором. Блестяще исполненное нервным аккомпаниатором вступление к песенке судьи из «Суда присяжных»{*}. Гаррису пора начинать. Он этого не замечает. Нервный аккомпаниатор начинает вступление снова. В этот момент Гаррис начинает петь и мгновенно выпаливает две строчки куплетов адмирала из «Слюнявчика»{*}. Нервный аккомпаниатор все-таки пытается доиграть вступление, отказывается от этого намерения, пытается следовать за Гаррисом, исполняя аккомпанемент песенки судьи из «Суда присяжных», видит, что дело не клеится, пытается сообразить, что происходит и где он находится, чувствует, что рассудок изменяет ему, и смолкает.
ГАРРИС (любезно и ободряюще). Прекрасно, прекрасно! Вы просто молодец, продолжим!
НЕРВНЫЙ АККОМПАНИАТОР. Здесь, кажется, какое-то недоразумение... Что вы поете?
ГАРРИС (не задумываясь). Что за вопрос! Песенку судьи из «Суда присяжных». Вы ее что, не знаете?
ОДИН ИЗ ПРИЯТЕЛЕЙ ГАРРИСА (из задних рядов). Да сейчас, дурья твоя башка! Ты же поешь песенку адмирала из «Слюнявчика»!
Длительные препирательства между Гаррисом и его приятелем в отношении того, что именно Гаррис поет. Приятель наконец соглашается, что это не важно, лишь бы Гаррис продолжал что начал, и Гаррис, с видом человека, истерзанного несправедливостью, просит аккомпаниатора начать сначала. Аккомпаниатор играет вступление к песенке адмирала, и Гаррис, дождавшись подходящего, по его мнению, момента, начинает.