Трое в лодке (не считая собаки)
Шрифт:
Люблю смотреть, как гребет старый лодочник (особенно нанятый по часам). Его работа отличается таким превосходным спокойствием, такой невозмутимостью! Насколько далек он от этой лихорадочной спешки, от этих бешеных искусов, которые с каждым днем становятся все большим и большим проклятием девятнадцатого столетия! Он никогда не рвется в обгон; если его обгоняет другая лодка, его это не раздражает (собственно говоря, его обгоняют все, что плывут в ту же сторону). Некоторых такое раздражает и бесит; возвышенное самообладание наемного лодочника перед лицом искушений может послужить нам превосходным уроком в борьбе с гордыней и высокомерием.
Научиться обычной, утилитарной гребле, когда нужно просто грести и грести без затей, не так уж трудно. Но вот чтобы чувствовать себя в своей тарелке, когда гребешь мимо девушек, требуется огромная практика. Новичков сбивает с толку «такт». «Это просто смешно! — жалуется новичок, в двадцатый раз на протяжении пяти минут выпутывая свои весла из ваших. — У меня ведь все получается, когда я один!»
Наблюдать двух новичков, пытающихся попасть друг другу в такт, весьма развлекательно. Баковый считает, что попасть в такт загребному просто невозможно, потому что загребной гребет каким-то просто феноменальным методом. Загребной этим возмущен до чрезвычайности и объясняет, что последние десять минут только и пытается приспособить свой метод к ограниченным способностям гребца на баке. Баковый, в свою очередь, оскорбляется и советует загребному не утруждаться заботой о нем, баковом, а сосредоточить свои умственные усилия на том, чтобы грести вменяемо самому.
— Или, может быть, сесть загребным мне? — добавляет он, явным образом намекая, что это сразу исправит дело.
Следующую сотню ярдов они продолжают барахтаться с тем же скромным успехом, после чего на загребного в порыве наития снисходит секрет всего бедствия.
— Я понял в чем дело! — восклицает он, оборачиваясь. — У тебя мои весла! Давай их сюда!
— Ну да, ну да! А я тут себе все мозги вывихнул, какого черта у меня ничего не получается с этими! — отвечает баковый, просто просияв и с энтузиазмом приступая к обмену. — Вот теперь у нас все получится!
Но оно не получается — даже теперь. Загребному, чтобы теперь достать до весел, приходится так вытягивать руки, что они почти выскакивают из суставов; в то же время баковый при каждом взмахе получает смертельный удар в грудь. Тогда они снова меняются и заключают, что лодочник всучил им какие-то не такие весла. Объединив, таким образом, свои проклятия по его адресу, они достигают любви и согласия.
Джордж сообщил, что ему часто очень хотелось поплавать на плоскодонке, для разнообразия. Плавать на плоскодонке с шестом не так легко, как кажется. Как и в гребном спорте, вы скоро научаетесь двигаться и контролировать судно, но чтобы научиться делать это с достоинством и не зачерпывая рукавами воду, требуется большая практика.
С одним молодым человеком, моим знакомым, произошел крайне прискорбный случай во время первого же катания.
Дело у него пошло так здорово, что он вообще оборзел и стал расхаживать по плоскодонке взад-вперед, с непринужденной грацией, любо-дорого посмотреть. Он маршировал на нос, втыкал в воду шест, а потом бежал на корму как заправский плоскодонщик. О! Как это было роскошно.
Так же роскошно все было бы дальше, если бы он, к несчастью, оглядываясь, чтобы насладиться пейзажем, не сделал одного шага больше, чем требовалось, и не перемахнул через борт. Шест прочно засел в иле, и он остался на нем висеть, а лодка продолжила дрейф. Его поза была лишена достоинства полностью. Невоспитанный мальчишка на берегу немедленно закричал своему отставшему товарищу:
— Быстрее сюда! Тут на палке настоящая обезьяна!
Прийти на выручку я не мог, потому что мы, как назло, не позаботились захватить с собой запасной шест. Мне оставалось только сидеть и смотреть на беднягу. Никогда не забуду его лица, когда шест, вместе с ним, плавно опускался в воду — оно было исполнено глубокого созерцания.
Я следил, как он медленно погружается в воду, и видел, как он, грустный и мокрый, карабкается на берег. Он представлял собой такую уморительную фигуру, что я не мог удержаться от смеха. Какое-то время я продолжал хихикать, после чего мне вдруг пришло в голову, что смеяться, на самом деле, если подумать, не над чем. Вот он я, один в плоскодонке, без шеста, беспомощно несусь по течению — может быть, на плотину.
Я страшно разозлился на своего приятеля — за то, что он махнул в воду и сбежал таким образом. Шест, во всяком случае, мог бы оставить.
С четверть мили меня несло течением, а потом я увидел рыбачий ялик, на якоре посередине реки, и в нем двух пожилых рыбаков. Они заметили, что я двигаю прямо на них, и стали орать, чтобы я убирался.
— Не могу! — закричал я в ответ.
— Ты хоть бы пальцем пошевелил!..
Оказавшись ближе, я разъяснил положение дел; они поймали меня и одолжили шест. До плотины оставалось с полсотни ярдов. Я был рад, что они там оказались.
Первый раз плавать на плоскодонке я отправился в компании с тремя приятелями; они собирались показать мне, как это делается. Мы не смогли выйти вместе, поэтому я сказал, что приду первым, найду плоскодонку и поболтаюсь у берега, немного попрактикуюсь до их прихода.
Плоскодонки я в тот день не достал, все уже было разобрано; мне оставалось только сидеть на берегу, глазеть на реку и ждать друзей.
Вскоре мое внимание привлек человек в плоскодонке, на котором, как я заметил с некоторым удивлением, была точно такая же куртка и шапочка, как у меня. В плоскодонках он явно был новичком, и его выступление было весьма увлекательно. Нельзя было угадать что случится, когда он втыкал шест, — очевидно, он не знал этого сам. Он толкал лодку то по течению, то против; порой он просто начинал крутиться волчком на месте, объезжая вокруг шеста. И независимо от результата всякий раз одинаково сердился и удивлялся.
Народ на реке этим зрелищем вскоре не на шутку увлекся; зрители стали биться об заклад, каков будет исход следующего толчка.
В конце концов на противоположном берегу появились мои друзья; они остановились и также стали наблюдать за несчастным. Он стоял к ним спиной, и им было видно только куртку и шапочку. Тем самым они немедленно сделали скоропалительный вывод, что это я, их возлюбленный друг, устроил здесь показательное выступление, и радость их не имела границ. Они стали безжалостно глумиться над ним.
Сначала я не осознал их ошибки и подумал: «Как неучтиво с их стороны вести себя подобным образом, да еще по отношению к совершенно постороннему человеку!» Я уже собирался крикнуть и упрекнуть их, но сообразил в чем дело и удалился за дерево.
Ах, как они веселились, как дразнили бедного юношу! Добрых пять минут они торчали там, выкрикивая непристойности, издеваясь над ним, глумясь над ним, уничижая его. Они усыпали его затхлыми шуточками; они придумали даже несколько новых и пустили в него. Они выложили ему весь запас неофициальных семейных приколов, принятых в нашем кругу и ему, разумеется, полностью непонятных. Наконец, не в силах более выносить жестокие издевательства, юноша обернулся, и они увидели его лицо!