Трое в подводной лодке, не считая собаки
Шрифт:
– Не пужайси. Солдат ребёнка не обидит. Дайка-ся мне шапку какую получше, потом верну.
Бейсболку защитного цвета с длинным козырьком он посчитал для села несколько авангардистской. Напялив на голову какой-то бесформенный колпак, отправился на рекогносцировку. Ещё не стемнело, так что можно ещё проверить пути отхода и тому подобные вещи. Где огороды, где заросли бурьяна, а где канавы. Однако никуда не дошёл. Увидел, как пацаны посреди улицы играют в чижа и засмотрелся. Потом не выдержал и подошёл к ним:
– Ну-ка, дай-ка мне биту.
На ту картину стали из-за плетней выглядывать селяне и усмехаться: "Чудит барин". Гогот парней постарше и звонкий смех девушек раздавался от околицы.
– А иди-ка спать, Иван. Мамку не слушаешься, а тебе сказку не расскажу.
– Какую? Пло Ивана-дулака?
– Нет, про царя Салтана.
– Я про богатыя хочу!
– Всё равно не расскажу. Ты мамку не слушаешься, - добавил он, и вздохнул: "безотцовщина".
– Я буду слуфать. Рассказы' пло богатыя.
– Ты ложись, а я буду рассказывать.
Малой улёгся на кровать, а Слава речитативом начал:
– Сказка о славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди. Три девицы под окном пряли поздно вечерком. Кабы я была царица, говорит одна девица, то на весь крещёный мир приготовила б я пир.
Малец слушал внимательно, глаза его соловели и, наконец, он заснул. Анна переложила его на сундук, поправила подушку и пёстрое одеяло. Обернулась и встретилась глазами с Ярославом.
Саня же, увидев, что все потихоньку расползлись, широко зевнул, прихватил свой спальник, сунул в карман фонарик и поплёлся на сеновал. Следом за ним потрусила Белка. Глашка гремела посудой в летней кухне. Саша бросил куль на землю, зашёл в клеть. Приобнял Глашку за талию. Та чуть не сомлела и прошептала:
– Что ж это деется, люди добрыя? Мёдом что ли намазано?
– Хочешь большой и чистой любви, а, Глафира?
– проворковал Сашка.
– Так кто ж не хочет-то, барин?
– отвечала Глашка, отводя взгляд.
– Так покажи мне дорогу на сеновал.
– Так вона, вдоль анбара, с дальней стороны лестница.
Сашка подмигнул ей и вышел из кухни. Глафира стояла и вытирала сухие руки о передник. "Охальник", - прошептала она.
Проходя мимо длиннющего сарая, Саша увидел в приоткрытой двери мерно болтающийся хвост бурёнки. Тихо квохтали куры, усаживаясь на насест. Хрустела сеном лошадь. Ий-э-эх... судьба злодейка. С торца сарая он нашёл лестницу и начал по ней взбираться на чердак. Белка легла под стену. Саша добрался до проёма, ударился о притолоку, чертыхнулся и включил фонарь. Увидел пару, висящих неопрятными тёмно-серыми мешочками, тушек летучих мышей, собрал головой клочья густой паутины, стукнулся пару раз лбом о низкие стропила. Наконец, среди ворохов прошлогоднего сена нашёл умятое место, судя по всему, Глашкино лежбище. Кинул спальник, снял сапоги, разделся и влез в спальник. Романтики не получалось. Под боками оказались какие-то комки, он никак не мог улечься по-человечески. Потом не мог заснуть, в голове крутились события сегодняшнего дна. Впридачу, где-то в недрах сена шебуршились то ли насекомые, то ли мыши. Через пол чердака доносились всякие звуки: то фыркнет лошадь, то начнёт переступать ногами корова, то хрюкнет свинья. Запахи навоза и перепревшей соломы лезли в нос, а сено вместо луговых трав пахло пылью. Вдобавок, внизу шумно начала ссать корова. Ночёвка на сеновале переставала быть романтичной. Вдруг захотелось курить. Он ворочался и так и сяк, и, наконец, измученный заснул. Во сне его, беспокойном и тяжёлом, гардемарины скакали вперёд, фаворит вытворял с императрицей что-то совсем непотребное. Набатом гудел Герценовский колокол, заглушая сладостные менуэты растлённого двора. Главный виновник их бед, идолище поганое, скалилось и пыталось Сашу укусить. Он убегал от него,
Глафира помолилась на маленький образок, зевнула и улеглась на лавку. Но не спалось. Круговерть сегодняшнего дня слишком была необычна. Новые гости, колгота. Зато утёрла нос этим дурам, Фроське с Маруськой. Конечно, господам помыли косточки, как без того. И пива попробовала из той банки. Тайком, правда, но никто не заметил. И кусочек сахару припрятала. Потом пригодится. Мысли её начали путаться, потом она начала крутиться, ворочаться, не выдержала, пробормотала: "Грехи наши тяжкие, распалили окаянныя и сбёгли...", встала. Накинула на плечи платок, и так, в сорочке, вышла во двор.
Костя заигрался. Уже совсем стемнело, уже выползла на небо луна, уже стали зазывать домой детишек матери. Постепенно улица опустела. Костя подошёл к барскому дому, потрогал двери и калитку. Всё заперто. Сел на крыльцо. На деревне становилось всё тише, изредка слышится скрип от затворяемых ворот или стук засова. Село засыпает, лишь изредка, то в одном, то в другом конце, подбёхивают собаки, или долетит невнятный говор и смех расположившихся на ночлег на сеновале ребят. Полночь близится*.
Костя перемахнул через забор, в свете полной луны увидел мелькнувший возле амбара белый призрак. Тихонько отворил заднюю дверь и прокрался в горенку. Успел стащить с себя сапоги, завалился на подушку и заснул мгновенно.
Пурпурный взгляд зари восточной уже озарил край неба. Уже где-то встал пастух, перекрестился, помолился на восток, перекинул через плечо котомку. Вышел из ворот, звонко щёлкнул кнутом. И вот уже мычанье, блеянье прогоняемой в поле скотины пробуждает деревню. Бабы молодые и старухи, с заспанными лицами, одетые кое-как и босиком, торопятся выгнать со двора на пастбище скотину. То тут, то там раздаются то ласковые слова, обращаемые к скромной телушке, то брань глупым овцам и бестолковым коровам, то резкое слово против невежества глядящего исподлобья и глухо мычащего быка. Скрип то отворяемых, то затворяемых ворот, хлоп кнута, разнообразный крик стада, всё смешивается в один нестройный гул.*
Дальше кто-то шёл досыпать, а хозяйки начинали топить печи, ставить хлеб и готовить еды на день. Глашка после утренней дойки уже умылась и причесалась, а теперь ворочала квашню. На её лице блуждала загадочная улыбка.
При таком раскладе спать Костя уже не мог. Под окном как дивизия Будённого проскакала. Он со стоном поднялся, покачался из стороны в сторону, не открывая глаз, но сил в себе встать всё-таки нашёл. Выполз в залу, что одновременно служила столовой. Все, кроме Сашки были на ногах.
_______ _________
* - Абзац написан по мотивам "Год земледельца" Селиванова.
– Всем с добрым утром. Анна Ефимовна, - спросил Костя, - а кофе где у нас?
Слава жевал корку хлеба с молоком, блудливо отводил глаза и смотрел большей частью в стол. Анна о чём-то жизнерадостно щебетала. Костя сразу всё понял. Пробормотал: "Не вынесла душа поэта". Вообще-то Костя нечто подобное предполагал, но думал, что клинья к Анне начнёт бить Сашка, а рафинированный интеллигент Ярослав со своей любовью окажется на обочине. Поморщился, - "и то хорошо". Стал бы у нас тут вместо мужика страдалец, мучайся потом с ним. "М-да", - подумал он ещё раз, - "Славик-то непрост. Что-то я в нём не разглядел". Ещё раз посмотрел на хозяйку, пропустил мимо ушей её фразу, что-то там про водосвятие. Анна просто цвела. "И то тоже хорошо", - думал Костя, прихлёбывая кофе, - "недотрах не успел принять хроническую форму. А то получилась бы, неровен час, новая Салтычиха. Баба с мужиком - это совсем иное, нежели баба без мужика".