Трое в подводной лодке, не считая собаки

Дубровский Виктор

Мыш прижал коленом к полу какого-то человека, накинув тому на шею кожаный шнурок. Фёдор Матвеевич остолбенел на мгновение. Спросил:

– Что тут такое?

– Подслуха поймал, - пояснил графу Мыш, - к двери ухом стоял. Прикажете удавить?

На Фёдора Матвеевича ясными синими глазами смотрел малец с чистым ангельским личиком.

– Какой, однако, резвый, живенкай мальчонка, - восхитился Апраксин, - чей будешь?

– Сирота, ваше сиятельство, Степаном величают, - доложил вместо него Костя, стягивая за спиной у лакея руки, - подобрал, обогрел.

Обучен чтению, письму и счёту. Разрешите негодяя допросить, в тихом месте?

– Иди, - кратко бросил граф, - на конюшню.

Потрепал Мыша по густым белокурым вьющимся волосам, тяжело вздохнул. И тут Мыш совершил совершенно, с точки здравого смысла, бессмысленное действие.

– Деда, дедушка, - бросился он в Апраксину, вцепился ему в камзол, - неужто ты меня забыл? Я скитался, голодал, добрые люди из милости кормили...
– подвывал Мыш, размазывая сопли и слёзы по лицу, - а ты меня бро-о-о-сил... Я тебя звал, искал, а ты куда-то исчез...

Фёдор Матвеевич отшатнулся, попытался отстраниться от Мыша. Но тот настолько жалостливо и настойчиво называл его дедушкой, что пришлось графу внимательно всмотреться.

– Ну-ка, ну-ка...
– Взял ладонями его лицо ладонями и повернул на свет, - где вы его нашли?
– взволнованно спросил он.

– Недалече от Владимира, - не стал уточнять детали Костя.

– Да, так оно и есть, - бормотал, продолжая рассматривать лицо Мыша, - Аннушка, вылитая Аннушка... Господи, боже мой, это меня настигают грехи мои тяжкия... Внучек...
– и начал заваливаться набок.

Костя подхватил Апраксина, аккуратно уложил на пол. Рванул лацканы тугого камзола, золотые пуговицы с глухим стуком разлетелись по полу. "Не хватало, чтобы старый пердун кони двинул прямо щас. Мыша прибью, сироту сраного", - мысли скакали с места на место.

– Лекаря, лекаря сюда, - зычно проорал Ефим Григорич.

Засуетилась дворня, откуда-то из-за угла, как чёрт из табакерки, выскочил лекарь, графа уложили на кушетку и пустили кровь.

Лекарь, судя по всему, немец, протокольным голосом начал вещать:

– Госсподин граф есть плёха чувствовать. Нада дать ему покой.

– Пшёл вон, - сообщил ему Апраксин, - где Романов? Константин? Ярослав?

– Все здесь, ваш сиясь, - отозвался Костя.

– Чей подсыл, узнал?

– Графа Толстого.

– Что с ним?

– Захлебнулся на конюшне. Криком захлебнулся, - тут же уточнил Берёзов, - я взял на себя смелость... Он всё слышал, самое важное...

– Тогда...
– Фёдор Матвеевич сделал неопределённый жест рукой.

– Не извольте беспокоиться, всё чисто будет.

– Пусть Ефим останется, вы идите, - Апраксин говорил тихо, но властно, - помогите встать.

О чём толковали целый час граф и Романов, так и осталось неизвестным, Ефим Григорич оказался твёрд, как алмаз.

Костя, Слав и Мыш уселись в столовой, поближе к винцу.

– Душераздирающее зрелище, - прокомментировал Костя, - какое-то противоестественное. Ты чё творишь, урод?
– обратился он к Мышу, - чуть фигуранта в ящик не отправил!

– А кто ж знал, - ответил Мыш, - что он такой больной.

Ни тени раскаяния, ни следа слёз и былого, совершенно искреннего, горя.

– Ты сам говорил, надо всякие шансы использовать, - рассудительно сообщил Косте юный мошенник, - а я разговор подслушал, что дядька Ярослав тёр графу... про сирот...

– А если б сорвалось?
– продолжил допрос Костя.

– Ну и чё? Получил бы подзатыльник, да и все дела. Я ж у него не серебро из буфета тырил...

– Артист, блин, погорелого театра, - тяжело вздохнул Костя, - чуть всё дело не сорвал.

Но Мыш продолжал теребить Костю за рукав.

– Я как почувствовал, дядь Кось, будто кто толкнул...
– начал взволнованно частить Мыш, - что надо именно так сделать... Я не знаю, дядь Кось... я боюсь, можа бесовское наваждение?

Слава заинтересованно слушал пацана.

– Ты это брось, - ответил Костя, - скажешь тоже, бесовское. Не иначе, волею твоего ангела-хранителя.

Хотя и сейчас Берёзов не имел никакой уверенности ни в чём. "Атас, полный аут..." - растерянно думал Костя, нервно стуча пальцами по столешнице, - "феерия какая-то, Босх, Брейгель и мексиканский сериал. Деда на подвиги тянет, Апраксин, Апраксин!
– воспылал любовью к ближнему своему, сироток возлюбил... Мыша какие-то силы толкают на авантюры, должные провалиться ещё на стадии задумок, а они срабатывают. Чёрт знает что творится!"

Вся картина мира рушилась на глазах, все планы и заготовки летели псу под хвост. Планировали же тихо, не светясь, получить свои бумажки, и так же тихо свалить из Питера. Нет, в случае осложнений Костя допускал, что придётся придушить пару-тройку бюрократов-взяточников, но чтоб так вот... Мыш - графинчик, уссаться можно!

– А потом попустило, как старикан сказал "внучек", я боюсь, дядь Кось, что делать-та? Какой же из меня граф?

– Не сцы, малыш, прорвёмся. Старик к тебе гувернёров приставит, научит всякому, не только шнурком людей давить.

Он налил себе полный бокал вина и выпил.

– Блин, какая-то мыльная опера. Как бы не передумал граф, насчёт гимназий, - пробормотал Костя.

– К завтрему созреет, - уверенно отвечал Слава, - ночь помучается, день поразмыслит и согласится.

– Ну-ка давай, колись, что это было? Как ты клиента охмурял?

– Я сам толком не знаю. Я поначалу, ещё в Романово, испугался, потом привык. Главное, говорить то, что хотят услышать. С людьми надо говорить на том языке, который они понимают. Вот и я, проговариваю, подталкиваю, а потом все сами всё делают. Начинаю пробовать разными ключевыми понятиями - слава, богатство, удовольствия, или же на эмоциональную сферу. Как воздушный шарик нажимаю. Пока не почувствую, что в резонанс вошёл. А там уже проще, как на одной волне. Конечно, против базовых установок личности не попрёшь, если они есть. Но у некоторых и этого нет. Есть люди с сильной волей, сформировавшимися целями в жизни, с теми обычно туго. Это я чувствую.