Трое за границей

Клапка Джером Джером

Возможно, носильщик догадался исправить мое упущение сам; возможно, случилось просто небольшое чудо, и велосипед вернулся к владельцу, пока тот еще находился в Германии. Чемодан мы послали в Радольфцелль, но здесь я утешаюсь соображением, что на бирке был указан Констанц; когда, спустя какое-то время, на станции в Радольфцелле обнаружат, что багаж невостребован, его, без сомнения, переправят в Констанц.

Но все это помимо морали, которую я хочу вывести из данного случая. Настоящая соль ситуации заключалась в негодовании нашего британца, когда он обнаружил, что немецкий железнодорожный носильщик не в

состоянии понимать по-английски. Когда мы с ним заговорили, степень его возмущения измерить было невозможно.

— Я вам крайне признателен, — сказал он, — это совсем несложно. До Донаушингена я хочу доехать на поезде. Оттуда собираюсь пройти пешком до Гайзенгена, оттуда сесть на поезд до Энгена, а оттуда до Констанца поехать на велосипеде. Только чемодан я брать с собой не хочу, пусть он будет в Констанце, когда я туда доберусь. Пытаюсь объяснить этому болвану уже десять минут, но ничего не могу.

— Просто постыдно, — согласился я. — Некоторые из этих немцев-рабочих почти не знают иностранных языков.

— Я ему и в расписание тыкал, — продолжил англичанин, — и жестами объяснял. И все равно, не смог ничего вдолбить.

— Вам трудно поверить, — заметил я снова. — Ведь все и так ясно!

Гаррис на англичанина разозлился; он хотел его выбранить за такую глупость: забраться, в чужой стране, в какую-то тмутаракань и решать железнодорожные головоломки, не зная по-местному ни одного слова. Но я сдержал возбужденный порыв Гарриса, показав, как этот человек, сам того не подозревая, содействует важному, полезному делу.

Шекспир и Мильтон, в меру своих скромных возможностей, пытались приобщить к английской культуре менее цивилизованных европейцев. Ньютон и Дарвин смогли сделать так, что их язык среди образованных и мыслящих иностранцев превратился в необходимость. Диккенс и Уида (те из вас, кто воображает, что литературный мир зиждется на предрассудках Нью-Граб-стрит, будут удивлены и раздосадованы тому положению, которое занимает за границей эта дома-всем-курам-на-смех писательница) также внесли свою лепту. Но человек, который распространил знание английского языка от мыса Св. Винсента до Уральских гор — это британец, который, не желая или не имея способностей выучить хотя бы слово на каком-то другом языке, вояжирует, с кошельком в руке, по всем уголкам Европы.

Можно поражаться его невежеству, раздражаться его глупости, беситься его самомнению. Но факт остается фактом — он-то и англизирует Европу. Это для него швейцарский крестьянин топает зимним вечером по снегам в английскую школу, открытую в каждой деревне. Это для него извозчик и контролер, горничная и прачка сидят над английской грамматикой и сборниками разговорных фраз. Это для него лавочники и торговцы тысячами посылают сыновей и дочерей учиться во всякий английский городишко. Это для него владельцы отелей и ресторанов пишут в конце своих объявлений: «Свободное знание английского обязательно».

Если англоязычные народы возьмут за правило говорить не только по-английски, триумфальное шествие английского языка по планете прекратится. Англичанин стоит в толпе иноземцев и звенит своим золотом:

— Плачу, — кричит он, — всем, кто говорит по-английски!

Вот кто великий просветитель. В теории мы можем презирать его. На практике мы должны снять перед ним шляпу. Он миссионер

английского языка.

Глава XII

Мы скорбим приземленным страстям немцев. — Великолепный вид, при котором нет ресторана. — Что европеец думает о британце? — Тот не соображает, что от дождя можно укрыться. — Усталый скиталец с кирпичом на веревке. — Избиение собаки. — Место, неадекватное для проживания. — Плодородный край. — Жизнерадостный старикан торопится в гору. — Джордж, встревоженный наступлением позднего времени, спешит прочь. — Гаррис спешит за ним, чтобы показать дорогу. — Я не терплю одиночества, и тороплюсь за Гаррисом. — Произношение, разработанное специально для иностранцев.

Предмет, который в значительной степени угнетает возвышенную душу англосакса — приземленная страсть, которая побуждает немца считать, что конечной целью любой экскурсии является ресторан. На вершине горы, в волшебной теснине, на глухом перевале, у водопада или вьющегося потока стоит неизменно набитый битком «Wirtschaft» [15] . Но как можно восторгаться пейзажем в окружении заляпанных пивом столов? Как можно предаваться историческим грезам в аромате жареной телятины со шпинатом?

15

Таверна, трактир.

Один раз мы, предаваясь возвышенным мыслям, поднимались на гору сквозь густую лесную чащу.

— А наверху, — горько завершил Гаррис, когда мы остановились перевести дух и затянуть пояса еще на одну дырочку, — будет дешевенький ресторан, где народ будет лопать бифштексы, жевать сливовые пироги и хлестать белое вино.

— Ты думаешь? — отозвался Джордж.

— Сто процентов. Ты сам их знаешь. Здесь ни одной рощицы не посвятят созерцанию и одиночеству, ценителю природы не оставят ни одной вершины, все будет изгажено грубым и материальным.

— Я так прикинул, — заметил я, — мы успеем еще к часу, если, конечно, не будем копаться.

— «Mittagtisch» [16] как раз будет готов, — простонал Гаррис. — Наверняка будет эта маленькая голубая форель, которую они здесь ловят. От съестного-спиртного в Германии, похоже, никуда не деться. С ума сойти!

Мы возобновили дорогу, и в прелести нашей прогулки праведный гнев был забыт. Моя оценка оказалась корректной. Без четверти час Гаррис, который шел впереди, объявил:

16

Накрытый к обеду стол.

— Мы пришли! Я вижу вершину.

— Где наш ресторан? — спросил Джордж.

— Не вижу… Но он где-то здесь, можешь не беспокоиться, чтоб ему было пусто.

Через пять минут мы были уже на вершине. Мы посмотрели на север, на юг, на запад и на восток, затем друг на друга.

— Вид грандиозный, да? — сказал Гаррис.

— Великолепный, — согласился я.

— Роскошный, — отметил Джордж.

— Наконец-то у них хватило ума, — сказал Гаррис, — убрать трактир с глаз подальше.