Троечник
Шрифт:
– Тонька, не язви. Она извинилась и всё объяснила…
– Избавь от подробностей, мам. Не интересно.
Галина Павловна примолкла, подыскивая аргументы.
– Ведь ты мне обещал: в последний раз.
– Последний раз был вчера.
– Вчера была осечка. Тоня, так не честно. Неужели всякий раз…
– Ладно, в три так в три.
– …я должна умолять тебя… Что? Ты согласен?
Антон вдохнул и медленно выдохнул.
– В последний раз. Держи слово.
– Клянусь тебе! – растрогалась
Антон вернулся на кухню.
Инин смотрел насмешливо.
– Похоже, мама твоя не теряет надежд? Везёт тебе.
– Завтра иду знакомиться по второму заходу, поскольку вчера карты легли неудачно.
– Давай подробности, – потребовал Гриша.
Антон показал ему кукиш.
– Вот это видел? Могу поднести ближе к носу.
– Скверный ты мальчик, Тоня. Замкнутый и необщительный
– Угу, ты ещё мне будешь на мозги капать. Мало мне родителей.
Григорий скорчил шутовскую гримасу.
– Ой, щас разрыдаюсь! – На тарелку себе он положил вторую куриную грудку. Салатом Гриша пренебрёг. – Итак, продолжим. Шаг шестой: окончательное растворение ментального и витального «эго». Глобализация индивидуального сознания. Здесь Беляев утверждает, что «психическое существо» как представитель «Сознания-Истины» не способно ошибаться и молниеносно фиксирует все неверные движения «эго». Что скажешь?
– Меня изумляет, Инин, неугасимое твоё усердие отличника. Надо ж было вызубрить сии пассажи!
– Можно без грязи? Давай по существу.
– Гринь, я в это просто не врубаюсь. Что такое, без понтов, «Сознание-Истина»? Что означают неверные движения «эго», если оно, «эго», готовится к закланию? Глобализировал ли своё сознание сам Беляков? Если да – какие, конкретно, у него передо мной преимущества? Если пока нет – откуда он взял семь этих шагов, выверенных, как железнодорожное расписание?
– Ты сам-то откуда берёшь свои теории? Об Экосистеме, скажем, – вяло парировал Гриша.
Антон встал и насыпал молотый кофе в турку.
– Во-первых, Инин, у меня не теория, а всего лишь мироощущение. Я делаю лишь разведывательные шаги, притом каждое мелкое моё открытие проверено на мне самом. За пятнадцать лет, к примеру, я усилил своё биополе настолько, что могу руками двигать бумажки, находясь от них на расстоянии от метра до полутора…
– Продемонстрируешь, кстати?
– Не сегодня. Ты знаешь: я не треплюсь. С таким биополем, Инин, я способен лечить практически без лекарств. Разумеется, я пытаюсь проанализировать и обобщить свой опыт, но… Гринь, я чётко сознаю, что на пути этом являюсь пока жалким приготовишкой. И уж конечно, это во-вторых, ничего не проповедую, не вербую себе рекрутов…
– …и на ужин съедаешь, – продолжил Григорий, – одну куриную грудку с салатом, выпиваешь один бокал вина и одну чашечку кофе. Аминь.
– Притом кофе я готовлю превосходный. – Антон поставил турку на огонь.
– Тут не спорю. – Инин хотел было плеснуть себе ещё «Мерло», но воздержался. – Вернёмся, однако, к Беляеву. Шаг седьмой, последний: бессмертие. Как там у него?.. «Формирование нового, супраментального, тонкого тела».
Антон аж притопнул.
– Всё, Гриня, сил больше нет!
– В таком случае, позволь процитировать тебя. – Гриша наморщил лоб. – «Бессмертие – не цель, а средство для достижения цели, великой настолько, что для движения к ней бессмертие – простая необходимость.» Ну как, близко к тексту?
Антон кивнул.
– Слово «бессмертие» лучше заменить на «долгую жизнь». Достаточно долгую для выполнения тобой намеченного. И два ключевых понятия у меня – обучение и развитие. Кроме того, в отличие от господина Беляева, я подразумеваю обычное человеческое тело, а не супраментальное, мать его.
Гриша хохотнул.
– Вижу, взъелся ты на дядю. С чего бы?
– Сознательная Эволюция, о которой он толкует, представляется ему пропуском в элитарный клуб. Причём сей миляга приглашает всех желающих – от нервических домохозяек и алкашей, до продвинутых филологов, вроде Гришки Инина. Ребята, глаголет автор книги, на фиг вам рай, Олимп и валгалла – айда к нам, супраментальщикам: у нас тусовка круче!
«Продвинутый филолог» Инин, посмеиваясь, подзуживал терапевта Климова на откровения. Разговор их был нескончаем, к тому же начался со школьной скамьи. Они выпили кофе, помыли посуду, и около полуночи Антон проводил Григория до двери, передав, как водится, привет семье.
Стоило Грише ступить за порог, как перед ним возникла огромная немецкая овчарка. За поводок её держал парняга богатырского облика. Гриша отпрянул. Стоящий в дверях Антон и хозяин овчарки обменялись приветствиями.
– Степанида, – сказал Антон собаке, норовящей его облизать, – ну-ка, сядь! Не до нежностей. – Когда овчарка села, колотя хвостом о кафель пола, Антон обратился к её хозяину: – Сева, этого чувака не ешьте. Он ядовитый.
Сева глянул на Инина сверху вниз.
– О’кей, учтём.
– Тогда, – зевнул Антон, – не забудьте перед сном почистить зубы. – И дверь за ним затворилась.
Подошёл вызванный лифт, и Сева, пропустив Гришу вперёд, потянул за поводок:
– Давай, Альма, погнали.
Оторвав наконец взор от квартиры Антона, собака вошла в лифт также. Двери закрылись, лифт поехал вниз. Григорий полюбопытствовал:
– Так она Альма или Степанида?
– Альма Степановна, – нашёлся Сева. – Давно с Антохой знакомы?
– С детсада.
– Всё ясно, – глубокомысленно пробасил богатырь.