Трофейщик-2. На мушке у «ангелов»
Шрифт:
— Где-где? В Денвере. Мы же договорились, что я здесь задержусь…
— Что за вопросик?
Шустрый в двух словах рассказал о газетной статье.
— Может быть, стоит промыть мозги за такие штучки? — спросил он, закончив.
— Откуда ты говоришь?
— Я же сказал, из Ден…
— Из какого отеля? Адрес? Я в Денвере.
«Вот так Барон! Правильно Я решил с ним связаться, а не предпринимать ничего на свой страх и риск. От русского можно всего ожидать. Гляди-ка — он уже в Денвере!»
Сообщив адрес отеля, Шустрый пошел будить подружку — своего патрона он хотел принять в цивильной обстановке.
…Пока ехали к какому-то приятелю Барона, Клещ молчал. Гибель Таккера произвела на него тяжелое впечатление. В номере отеля, где остановился этот самый приятель, оказавшийся симпатичным чернокожим хулиганом, он сразу вышел на балкон, оставив Барона с Шустрым в гостиной неплохого, в общем, номера. Надо было собраться с мыслями. Цепь последних событий почти выбила его из колеи. Он не мог найти логического объяснения странным убийствам, идиотской слежке — не то дилетантской, не то издевательской. Это не было делом рук шефа — майор Гринблад был Человеком крайне консервативным, как в словах, так и в поступках. Если бы Клещ начал активно мешать, он бы просто арестовал его или, на худой конец, подстроил автокатастрофу. Майор не стал бы заниматься всеми этими штучками — инфразвуком, психотеррором и прочей голливудщиной, словно вытащенной из дешевых детективов. Но даже не это раздражало Клеща. Отсутствие логики, необъяснимость происходящего — вот что было самым неприятным. Он мог почти с уверенностью сказать, что и у Гринблада, и у начальника Энтони — Мясницкого, тоже, вероятно, возникли какие-то изменения в стройных планах поисков злополучных пятисот тысяч. Чутье никогда не подводило Клеща. Он отчетливо улавливал мерзкий запах неизвестности, мерзкий и гнусный, без примеси романтизма, без предчувствия победы. Запах разложения — удушливый и зловещий, от которого хотелось как можно скорее спрятаться. Теперешнее состояние слегка напоминало отходняк после первой пробы грибков во время мексиканских похождений. Мир выглядел нереальным, шатким — зыбким, как батут, натянутый от горизонта до горизонта. И батут этот мог прорваться в любое время, в самом неожиданном месте. Как прервался он под Милашкой Таккером, под гаденышем Джонни… Кто следующий уйдет в зловонную трясину, которую скрывает прогнившая ткань?
Вот и господин Рахманинов совсем завял… На протяжении всей поездки, да и сейчас, в отеле, он имел такой вид, словно был разбужен глубокой ночью, вытащен из теплой постели и выведен на улицу — в темноту под ледяной дождь. Он уныло пил пиво и не реагировал ни на какие предложения и предположения Энтони, который, похоже, один не потерял головы. Клещу чертовски хотелось взять тайм-аут, хотя самолюбие отчаянно протестовало — нельзя полностью отдать инициативу русскому. Пускай он и полицейский в прошлом, но фактически все же бандит… Это будет совсем против всех правил.
— Что-нибудь выяснилось? — спросил он, возвратившись в комнату.
— Девчонка и парень сбежали. Где их теперь искать — неизвестно. Единственное, что мне приходит в голову, — сказал Энтони, — это проехаться в Дилон и использовать твое полицейское удостоверение. Может быть, кто-нибудь из твоих коллег видел, куда они двинулись?
Клещ внимательно смотрел на Энтони. Тот выглядел бодро и весело, словно не видел мертвого Таккера всего несколько часов назад.
— Что, Михаил, закис? — Энтони пнул своего друга ногой в колено.
Михаил поднял глаза, помолчал, а потом выдавил из себя:
— Как вы все мне надоели… Может быть, ты позвонишь шефу, а, Барон? Может, там что-то прояснилось?
— Не валяй дурака. Что там может проясниться? Вставай, поехали. Как вы думаете, сейчас двинем? — Он неожиданно вежливо и вопросительно взглянул на Клеща, и тот с удивлением отметил, что Энтони как будто к нему подлизывается, демонстративно передает инициативу в его руки, ну и ответственность, соответственно.
— Поедем. У меня такое чувство, что нам нельзя долго оставаться в одном месте. Мне все слежка мерещится.
Энтони внимательно посмотрел ему в глаза и заметил:
— Вполне может быть, что и не мерещится.
При этих словах Рахманинов встал с кресла, плюнул на пол и вышел на кухню.
Через полтора часа они подъезжали к Дилону.
— Сначала давай к этому… журналисту, — скомандовал Антон, не забыв, однако, вопросительно посмотреть на Клеща. Тот кивнул головой. — Может быть, не придется засвечиваться в полиции, — пояснил Антон.
— Да уж, не хотелось бы. — Клещ подумал, сколько им удастся находиться без наблюдения или, точнее, без преследования, объявись они в местном полицейском участке. Наверняка на него объявлен уже розыск. Причин и оснований у майора Гринблада более чем достаточно.
«Билл Грэм, журналист» — гласила табличка на двери двухэтажного чистенького домика, который показал им работник автозаправки, расположенной на въезде в город. Ну конечно, кто же в городке не знал местную знаменитость — Билла Грэма, не раз прославлявшего их город в столичной прессе. Под столичной прессой жители Дилона, разумеется, подразумевали «Денверпост» — дальше их претензии не шли.
Барон остался в машине. В дверь постучал Клещ, еще не зная, что он скажет хозяину.
Билл Грэм только что вернулся домой с ежедневной пробежки. Он очень следил за своим здоровьем и в этом смысле был идеальным американцем. В его доме без конца менялись тренажеры, рекламируемые в журналах и по телевидению, на кухонных полочках лежали многочисленные коробки с витаминами, он не курил — в общем, Билл Грэм был парнем с обложки иллюстрированного издания для домохозяек. Казалось, что вот-вот изо рта его вырвется клич вроде: «Тренажер „Кесслер“ — самый дешевый и надежный предмет домашней обстановки!» Ему было двадцать восемь лет, он был женат, имел двоих детей — мальчика и девочку. Единственное, что омрачало безоблачное существование, так это то, что никак не удавалось выпрыгнуть из становившейся тесноватой должности хроникера провинциальной «Дилон саммт». Билл постоянно посылал свои репортажи в «Денверпост», но те проваливались в щель почтового ящика будто в бездну. И вот наконец звездный час настал. Статья о благородном Дуайте, обманутом нью-йоркскими мошенниками, была принята, напечатана, и, что совсем ввело Билла Грэма в состояние блаженной прострации, рядом с текстом красовалась его фотография с парой строк, возвещавших миру о том, что за человек автор интереснейшего и неожиданного материала.
Услышав стук, Грэм распахнул дверь и увидел на пороге двух человек. Один из них выглядел весьма подозрительно: мало того что черный, но и смотрел еще как-то противно, прямо Грэму в глаза — сощурившись, пристально. Билл на миг смутился, но, вспомнив о своей профессии, широко улыбнулся и спросил:
— Чем обязан?
Он сообразил, что забыл поздороваться. Впрочем, странные гости тоже здороваться: не собирались.
— Полиция, — заявил без всяких предисловий белый, тоже ужасно противный, с наглым лицом и акцентом, выдававшим жителя восточного побережья. — Мы можем пройти в дом?
— Конечно, конечно. — Билл сделал приглашающий жест рукой.
— Мы одни? — спросил белый полицейский, даже не думая представиться. Чернокожий молча продолжал рассматривать Билла, точно некое диковинное насекомое.
— А в чем, собственно говоря, дело? — перешел в наступление хозяин. Но жесткой интонацией, с которой Билл произнес фразу, ему не удалось скрыть неуверенность и противную дрожь, которая, как маленький жаркий огонек, зажглась где-то в глубине живота и расползлась по всему телу. Самое неприятное было то, что он видел, как гости переглянулись, заметив его смятение.
— Дело в том, то ты, мудак, суешь свой нос куда не следует, — отчетливо выговаривая каждый слог, продекламировал негр. — По-твоему, значит, можно публично оскорбить незнакомого человека только за то, что он черный? Только за то, что он спросил, кто остановился в каком-то там долбаном доме у какого-то долбаного пастора?
Билла охватило предчувствие того, что его сейчас будут бить. Как это происходит и что при этом чувствуют люди, он не знал. Однако Билл Грэм обожал гангстерские фильмы и охотно читал детективы на ту же тему. Он ни разу в жизни не дрался, но часто представлял, как дает отпор где-нибудь на улице выскочившим из темноты грабителям. Воображаемые битвы происходили в таинственных местах, которые он не мог бы найти ни на одной карте ни одного города. Все являлось чистой фантазией. То, что это случалось не в Дилоне, — это сто процентов. В его городке, где он родился и вырос и где, вероятно, и окончит свою жизнь, темных улочек просто не было, равно как и не существовало клубов пара, бьющих из-под мостовой, фабричных труб на горизонте, пустых ящиков вдоль грязной уличной стены, о которую Билл колотил башкой воображаемого грабителя. Дилон являлся плохой декорацией для гангстерской драмы. Поэтому двое, вломившиеся в дом, выглядели как-то противоестественно. Они были в разладе с гармонией окружающего мира, в котором просто не могли случаться подобного рода происшествия.