Троглодит
Шрифт:
Посреди бескрайней холмистой тундры словно огромные кочки возвышались два купола. Один – ярко-голубой – в хорошую погоду был виден, наверное, за десятки километров. Он понадобился киношникам для панорамных съемок с вертолета – яркое цветовое пятно посреди белого безмолвия. Второй – чуть поменьше и белый – предназначался для съемок ближнего плана. Им накрыли большую яму, выбитую в мерзлоте взрывчаткой.
Первый дубль, второй, третий…
Раз за разом под слепящим светом прожекторов Натан спускался в яму, приставлял измеритель к камню и нажимал кнопку. Красная лампочка на приборе послушно загоралась, экран выдавал какие-то цифры, а публика вокруг изображала бурное ликование.
«В результате
Этот психологический эффект был Натану знаком: любой работяга-наемник всегда считает, что платят ему слишком мало. Или, что ему за эту плату приходится слишком много работать. На самом деле размер оплаты и объем работы тут ни при чем – это психология пролетария! С таким душевным жлобством в себе Натан пытался бороться: «Ну, продешевил – кто ж мог знать?! Не за что мне себя грызть! Так или иначе, но теперь я не только богатый, но и знаменитый! Если что не так – пожалуюсь прессе, выступлю по телевидению! Расклад, в целом, получился далеко не худший. Да, не худший, но…
Но хоть бы кто-нибудь! Хоть бы кто-нибудь вспомнил о людях, которые тут мокли и мерзли, отбирая пробы! Кто помянет труженика В. А. Панарина, который несмотря ни на что и вопреки всему делал здесь свою работу?! Благодаря ему будут сколочены состояния, прогресс скакнет вперед, а он не получит даже крестика на могилу! Нет, пусть киношники меняют текст моего интервью – я помяну его на всю страну! Может, и родственники найдутся…»
Куштака
«…Не валяй дурака, Америка,
Не обидим, кому говорят,
Отдавай-ка землицу, Алясочку,
Отдавай-ка родимую взад!…»
Пролог
Почти не работая веслами, пользуясь силой приливного течения, передовые байдарки обогнули скалистый мыс. Гребцы увидели за ним нечто, что заставило их оживленно переговариваться. Иван рыкнул на гребцов своей байдары, они быстрее заработали веслами.
За мысом открылся вид на бухту. Скалистые берега, покрытые лесом. Кое-где по широким распадкам до самой воды сползают языки льда. Выше – близ вершин – они сливаются в сплошной снежно-ледяной покров, ослепительно сияющий на солнце. В бухте полно островов и островков – и совсем маленьких, голых, и больших, на которых растут кусты и деревья.
Только Ивану было не до красот природы. Почти вся поверхность воды и полосы немногих пляжей были полны жизни – темные пятнышки, точки и черточки перемещались, исчезали и появлялись вновь. Первая мысль была: «Это птицы! Все кругом обсели и по воде плавают!» Глаза видели, но разум отказывался сразу поверить в такую удачу – бобры…
Иван был достаточно опытным партовщиком, и быстро сообразил, что сейчас начнется: «Ошалеют партовые, кинутся в самую гущу, начнут стрелки метать. Распугают зверей, половину упустят. Никак такое не можно!»
Грозный матерный крик возымел действие. Партовщик орал на байдарщиков, те на тойонов, а последние – на партовых, простых гребцов-охотников. В итоге имеющихся в наличии почти ста байдарок с лихвой хватило, чтобы перекрыть все выходы из бухты. Потом флотилия перестроилась, в заграждении
Двулючные байдарки шли вдоль берега. Там, где обнаруживалась залежка, охотники высаживались, отрезая зверям путь к воде. В ход шли дубинки и палки. Забить бобра на суше это совсем не то, что справиться с матерым котом-секачом, бобры – они мирные… Тушки не обдирали сразу – стаскивали в байдары и везли дальше. Эта добыча была самой ценной – шкурки без дырок от гарпунов.
До вечера охотники успели пройтись по всем залежкам вдоль основного берега и на большинстве островов. Иван приказал становиться на ночевку – пока не стемнело. Нужно было ободрать шкурки и, главное, расписать добычу между участниками. Мало кто из партовых находился здесь добровольно – кого-то гнали долги, кого-то заложники-аманаты. Дома почти у всех оставались семьи, которые надо было как-то содержать. А за добытого бобра дадут товары – одежду, табак, может быть, еду…
Собрав десяток наименее удачливых охотников-чугачей, Иван повелел им вновь загрузиться в байдарки, взять сеть и отправляться назад вдоль берега. Там – недалеко от стоянки – в бухту впадала небольшая речка. Когда на ее устье подчищали бобровую залежку, он приметил в речке красноватые спины лососей. Завтра будет не до рыбалки, а есть что-то надо. Партовые вполне обойдутся бобровым мясом, а русские им брезгают.
Однако рыбалки не получилось – и получаса не прошло, как чугачи примчались обратно словно за ними гнались:
– Что за дела, мать вашу?!
– Индейцы, начальник! Там индейцы!!
– Та-ак, – протянул Иван и злобно выругался. – Только их здесь и не хватало! Ну, сказывайте порядком – где и скока.
Оружия в партии было мало и, самое главное, имелся ясный приказ правителя: чуть что – уходить немедля и боя не принимать.
Выслушав сбивчивый косноязычный рассказ эскимосов, Иван испытал облегчение: «Похоже, у страха глаза велики. Видали вроде как человека. Вроде как с берега в кусты шарахнулся. Кому ж тут быть кроме индейцев? А они чугачам первые враги – исконные. Вот и наклали в штаны с перепугу. Может, и не колош вовсе, может, мишка-пестун балует? – Гипотезу свою Иван в слух не высказал: – Пусть и дальше боятся. Вот их-то сторожами в ночь и поставлю!»
Новость однако быстро распространилась по лагерю. Вскоре к Ивану стали подходить алеутские старшины и тойоны – просить покинуть это место. Сниматься на ночь глядя партовщик категорически запретил, а велел обдирать добытых бобров. Пригрозил жуткими карами за каждую испорченную шкурку. Похоже, ночь предстояла беспокойная: надо караулить, чтоб не подобрались дикие, и стеречь, чтоб при истинной или мнимой опасности не разбежались партовые – попрыгают в байдарки и ищи их свищи!
Однако ночью ничего не случилось. Едва забрезжил рассвет, злой, невыспавшийся Иван велел сворачивать лагерь и начинать охоту. Теперь уж партовые должны были действовать по всем правилам – что б ни один бобр не ушел! Пока шла суета на берегу, начальник решил подняться на склон. Там, кажется, была прогалина среди зарослей и, соответственно, возможность осмотреться. Оставив Семена за старшего, Иван сменил порох на полке мушкета, позвал с собой Илюху и отправился наверх.
Низкорослый кривоногий Илья был старовояжным, его хорошо было брать в партию – для острастки партовых, которые боялись его больше смерти. Кроме того, у Илюхи было прямо-таки звериное чутье на опасность, потому, наверное, и жив был еще этот битый-ломаный, поротый-стреляный старый бродяга. Во хмелю он охотно рассказывал о былых своих приключениях и, судя по всему, всегда врал. Наверняка о нем знали только, что в Компанию он завербовался в Охотске, сбежав с расположенной неподалеку каторги-солеварни.