Троица
Шрифт:
А капусты и лука не успели мы запасти, на огородах все неубрано осталось, а поди-ка теперь выйди к тем огородам под ядра и пули!
Утром видел у церкви Пресвятой Богородицы Ксению царевну, она же монахиней Ольгой теперь прозывается. Лицом бледна и похудела очень царевнушка, из глаз слезки катятся. Вот уж, поистине, не царское нынче житье у нас в Троице.
А стреляние вражеское нисколько не ослабело, знай себе палят из всех пушек и пищалей. В обители ничто же пока не разрушено, кроме нескольких малых лачуг, и раненых не много. А я уж на грохот не оборачиваюсь, и на ядра эти
Воеводы наши на вылазку ратных людей не ведут, все приступа ожидают.
Октября 14 дня
Вчера была брань великая! Преславное дело! Я же теперь оружие имею, настоящее, огневое, самопал литовский. Но поведаю все по порядку.
С утра в Сапегином таборе большой шум поднялся. Кричали, стреляли, в трубы гудели, на конях со знаменами скакали вокруг всего монастыря. А мы дивились такому их веселью и гадали, праздник ли они справляют какой дьявольский, или просто бесятся, вина напившись. Так целый день у них шла потеха, до самой ночи. Мы же в монастыре спать не ложились, ждали, что будет.
Ночи в первом часу пробудился я от криков громких, топота и пальбы. Тотчас я из кельи выскочил; а ночь не темна была, луна из облаков светила. Вижу: все на стены бегут, ну и я на стену. А воевода князь Григорий с дружиной своей проворней меня бежали, да я им под ноги попался, а какой-то воинского чина пес меня с пути стал прочь пихать, я же, по юности лет, не смог на ногах устоять и упал со ступеней в некое нечистое место. Хорошо, жив остался и кости целы.
Посему на стену я в другой раз не пошел. Однако же смекнул, что литва к городу приступает, а наши их бьют крепко со стен и башен изо всех пушек, пищалей и луков, и камни швыряют. Я же в таком великом деле не только быть сам не мог, но и глазом одним взглянуть. А ну как возьмут поганые нынче монастырь, что ж, мне и помирать ничего не увидевшему?
Насилу добрел я в потемках до Плотничьей башни, там у подошвенной бойницы казак стоял с пищалью, без дела: брань далеко была, сюда же враги не подступали. Я и попросился посмотреть.
Увидел я по Красной горе зарево: там башня деревянная литовская горела, и все кругом освещала. Стояли там еще две такие же башни на колесах — турусами они называются, литва их к городу катила, чтобы по ним на стену подняться. А еще щиты увидел огромные, на колесах же. За теми щитами литовские стрельцы укрывались, приступая ко граду. Но все эти щиты, и турусы, и лестницы враги теперь побросали, убегая с позором. Я же только их спины и видел. А наши сверху кричали победу.
Тот казак, что при пищали был поставлен, все посмеивался, а потом сказал мне:
— Гляди, не пей вина, парень! Вон, литва днем все веселилась да пировала, а на приступ пьяными пошли — дела не составили, только своих положили.
И очень бранил Сапегу и Лисовского, и ложного тушинского царика — даже мать, его родившую, с непристойным и оскорбительным словом упоминал.
Наутро вышли мы из города собирать брошенные литовские осадные хитрости, и в монастырь их носили на дрова. С дровами туго у нас, а зима ведь подходит.
Тут я во рву и нашел самопал. Стрельцы хотели отобрать, да, взглянув,
Октября 19-го дня
Нынче стрелец Нехорошко учил меня из пищали стрелять. Человек он добрый, только уж очень многоречив и удалью своей похваляется беспрестанно. Я же ему отнюдь не перечил, а напротив, все подтверждал. Может, он мне и зелья потом отсыпет.
Нехорошко сказал: в осаде нам недолго сидеть. Литва ведь тоже не дура: увидели, что от пушечного боя наши стены не рассыпаются, а на приступ в другой раз тоже едва ли пойдут, потому что мы их тогда крепко побили. Да к тому же скоро мы ждем подмоги. Князь Михайло Скопин в Швецию поехал по цареву приказу, просить у короля шведского Карлуса войско в помощь против литвы. С этими-то шведскими немцами князь Михайло литву побьет и осаду снимет, да и Москву освободит.
Тут прибежал другой стрелец и Нехорошку сказал, что литва на огороде капусту ворует. И наши хотят через Конюшенные ворота выйти и их побить, потому что мало литовских людей, а капусты у нас у самих нет, и пусть она лучше под снегом пропадет, чем латинам достанется.
Нехорошко спросил: «А что воеводы?», а тот ему: «Что, что? Знамо что! Ворот не открывают, вылазки-де надо загодя готовить, сами же они еще недосовещались».
Тогда мы все втроем пошли к башне Конюшенных ворот. Там много уж было народу, а воеводы к воротам не пускали и открыть ворот не давали. Мы же, увидев это, поднялись на стену. Оттуда по длинным веревкам многие спускались и бежали к огороду капустному. Мне сверху хорошо было видно. Напали наши на литовских людей и многих побили, потому что те не могли с тяжелыми кочанами быстро бежать. Спаслись же те только, кто капусту бросил. А одного литвина живым поймали, веревками опутали и втащили на стену.
Октября 20-го дня
Воеводы все же вылазку устроили: отпели соборно молебен и пошли тремя полками, конными и пешими людьми, на три стороны: к капустному огороду, на Княжее поле и на Красную гору. Когда из города выходили, храбрились и веселились, обратно же шли — больше вздыхали да головы опускали. Потому что, Нехорошко сказал, не столько литвы побили, сколько своих положили. А еще сказал: в ратных делах не на человеческое рассуждение полагаться надо, а только на Бога и удачу.
Отпевали и погребали до вечера.
Октября 25-го дня
Пономарь Иринарх после утреннего пения все по городу ходил и ратных людей смущал такими словами: явился-де ему преподобный Сергий чудотворец и сказал, что будет к Пивному двору очень тяжелый приступ. Стрельцы же и казаки слушали с почтением, а за спиной посмеивались: в таком-то деле чудес не нужно, и Сергию чудотворцу трудиться ни к чему. Ведь поймали давеча двух языков, и в сыскной приказ забрали, а там уж у них без всяких чудес на дыбе все выведают.