Троица
Шрифт:
– Трех тысяч для поддержания порядка вполне достаточно, – согласился Солсбери, подкидывая в огонь пару поленьев и подтыкая их кочергой.
– Может, и так, но разбрасываться войском мы тоже не можем, – сказал Йорк. – Хороших солдат я в Лондоне не оставлю. На пути Тюдоров нам нужна мощная сила, чтобы они передумали покидать свой Уэльс. Для защиты границы мой сын может расположить вокруг Ладлоу три тысячи. Тамошние земли он знает. А между собой мы выставим цепочку конников, для быстрой доставки сообщений. Еще одна цепочка потянется к Уорику в Кент, когда он поведет людей на север. Таверны сейчас все равно просыхают, – усмехнулся он, отчего сумрачность у старика отрадно убавилась.
– Мне хочется домой, – тихо промолвил Йорк. – Я уже так давно торчу на юге, что сил моих больше нет. Через несколько месяцев мне стукнет пятьдесят, и я устал. Ты это, наверное, чувствуешь? Я хочу снова увидеть свои земли, пускай меня там даже подкарауливает войско королевы.
– Понимаю. И честно говоря, сам себя чувствую примерно так же. Урожай в полях погнил на корню: некому убирать, все работники на войне. Ты слыхал, хлеб теперь стал вдвое дороже? Пинта пива стоит два пенса: ячменя большая нехватка. На севере люди просят милостыню. Местами там просто голод. Все это цена за проигранные поборниками битвы. Думаю, они теперь познали истинную цену тех роскошных посулов и латунных лебедей. Еще один такой год они себе просто не позволят.
Все то время, что они разговаривали, среди мыслей Солсбери угольком мерцал один вопрос. При этом, судя по мрачному настроению Йорка, он подозревал, что ответ ему уже известен, но его так или иначе надо было озвучить:
– В короле Генрихе они видят талисман, ради которого можно созвать людей под знамена; имя, в защиту которого можно выступить в поход. А иначе зиму можно провести и в своей хижине. Ты… застал его больным?
Йорк втянул воздух, ощупывая языком дупло в зубе, который доставлял ему беспокойство.
– Когда я уходил, он чувствовал себя вполне сносно.
При этом он не отводил взгляда от огня.
– Самый недужный человек во всей Англии чувствует себя «сносно»? – в сердцах воскликнул Солсбери. – Никто бы не удивился, если б Генрих скончался во сне, но ты отчего-то уверен в его здравии? Боже мой, Ричард! Ты же наследник трона! Неужели ты будешь дожидаться, пока его величество умрет от старости?
– Ты не понимаешь, – отрывисто бросил Йорк. – Пока он жив, у нас есть хоть какая-то видимость, что мы действуем от его имени. Есть еще такие, и их немало, кто будет с нами сражаться только потому, что мы защищаем короля. Ты ведь был в Ладлоу и видел, как Троллоп привел с собой людей из Кале и сразу же перешел на сторону короля, едва завидев его львиные знамена! Если бы Генрих умер, часть наших армий от нас бы откололась. Живым Генрих ставит нас на верное место.
Слушая ложь и не понимая ее, Солсбери в задумчивости поглядел на своего младшего по возрасту соратника. Сомнительно, понимал ли ее и сам Йорк.
– Если бы Генрих нынче невзначай умер, о чем мы с тобой толковали и боялись, то ты бы стал королем. Тебя бы короновали в Лондоне уже завтра, и ты бы взял как раз то самое львиное знамя. Все лорды и простолюдины, что благоговеют перед Генрихом, преклонили бы пред тобой колена и пошли за тебя в бой! Боже правый, я сразу все понял, как только увидел твое насупленное лицо.
Несмотря на разгневанность, Солсбери окинул взглядом комнату, проверяя, чтобы сюда не вошел и не подслушал разговор никто из слуг. После этого свой голос он убавил до резкого шепота:
– Ты сам говорил, что не допустишь, чтобы это сделал кто-нибудь иной кроме тебя. Сказал, что не позволишь, чтобы в его комнату влез какой-нибудь проходимец. И сказал, что все свершится бескровно. У тебя флакон по-прежнему с собой или ты оставил его там, чтобы врачи понюхали и все узнали?
Сердитым движением Йорк нырнул рукой в сумку под плащом и швырнул флакончик в огонь, где тот остался лежать в целости, постепенно чернея от копоти. Внутри его слышалось тихое шипение, а вокруг затычки образовался венчик зеленого пламени.
– Он как дитя, – сказал Йорк, – столь же безвинен. Думаю, он понимал, что я собираюсь сделать, и не осуждал меня за это. Это было бы чудовищно, обречь свою душу на проклятие за этого недоростка.
– Ты бы уже нынче вечером был королем, – с горьким гневом произнес Солсбери. – Мы бы с тобой обеспечили свое будущее, на целый век возвеличив себя, свои семьи и дома. За это я бы с легким сердцем обрек проклятию хоть тысячу душ, включая свою, а затем заснул с беспечностью младенца.
– Уйми свою язвительность, – махнул рукой Йорк. – Это тебе не игра престолов, а реальные исходы и реальная кровь. Меня удивляет, как ты толкаешь меня на трон короля и вместе с тем пытаешься управлять моей рукой. Настолько ли ужасно то, что я не смог погубить ребенка? Знаю ли я тебя вообще?
Под испытующим взглядом Йорка Солсбери опустил взгляд, тяжело переводя дыхание, пока не отлегло.
– Меня ты знаешь, – сказал он наконец. – И ничего ужасного в этом нет. Сообщи ты мне о его кончине, я бы почувствовал утрату, и не в последнюю очередь из-за любви к его отцу. – Он поднял обе руки вверх, ладонями наружу. – Ладно, Ричард. Больше я расспрашивать ни о чем не буду. Посылай Эдуарда в Уэльс, а мы с тобой отправимся на север, хотя при одной лишь мысли об этом старые мои кости начинают ныть. Отыщем с тобой другой способ, не связанный со смертью Генриха.
Маргарет посмотрела через плечо, и глаза ее при виде сына стали ярче. Мальчик ехал на коне так гордо, а вокруг него шли шотландцы. Чтобы Эдуард не отставал, лэрды усадили его на лошадь, а сами отправились пешком. Несколько первых миль Маргарет переживала за его безопасность, но он соскользнул с седла всего один раз и в тот же момент был легко подхвачен юношей, который водрузил его обратно, а Эдуард звонко рассмеялся.
Вид у этих воинов кланов, отобранных Марией для похода в Англию, был несколько пугающий. Высоких среди них почти что не было. У всех имелись густые бороды – рыжие, черные, темно-каштановые, иногда заплетенные в косички с амулетами. Меж собой эти люди общались на странном гортанном языке. Английский, а тем более французский знали лишь немногие, или, во всяком случае, не сознавались в этом, а при самых простых вопросах улыбчиво переглядывались, внезапно разражаясь смехом по непонятным причинам.
Нрава эти воины были крутого, это от Маргарет не укрылось. Мария Гелдернская не солгала, когда сказала, что отбор произведет по их силе и ратной опытности. На каждом была длинная желтая рубаха до колена, без рукавов. Уже вскоре после выхода стало понятно, кто из этих бородачей может позволить себе масло шафрана, а кто довольствуется конской мочой. Поверх своего боевого облачения они набрасывали бесформенный кусок ткани (меж собой они называли его «плат»), который на шее скреплялся застежкой, становясь чем-то вроде плаща, а то и одеяла для спанья. У одних эти тряпки были темно-синими или красными, у других имели своеобразный вышитый орнамент коричневых и зеленых тонов.