Троил и Крессида
Шрифт:
Так сам себя он утешал как мог
И худших не предчувствовал тревог.
Решивши так и боле не спесивясь,
На поприще Любви вступает он,
Однако страсть свою берет на привязь
И до поры таиться принужден,
Ведь если сад любви не огражден
От ветреной молвы - приходит время,
И плод горчит, хоть сладким было семя.
Теперь пора бы к делу перейти:
Признаньями стяжать Крессиды милость.
Но как начать? И как себя вести,
Чтоб
Не худо было б - так ему помнилось -
Все это в песне изъяснить сперва;
И стал он тотчас подбирать слова.
Вот эта песнь. Притом, своею волей
На здешнем я наречье привожу
Не смысл ее, как летописец Лоллий,
Чьи хроники прилежно я слежу,
Но все до слова - все, что госпожу
Воспоминая, пел Троил влюбленный;
Да внемлет, кто желает, песне оной.
Песня Троила.
"Коль нет любви - то что со мной такое?
Коль есть любовь - то друг она иль враг?
И если друг, зачем она покоя
Мне не дает и мучит так и сяк?
А если враг - я не пойму никак,
Зачем так сладко длить мне эту жажду?
Ведь чем я больше пью, тем больше стражду!
Но коль усладу нахожу в огне -
То я горю не по своей ли воле?
Коль так, пристало ль жаловаться мне?
А если против воли - то доколе
Спасенья мне искать от жгучей боли?
О смерть при жизни! О благой недуг!
Нигде не скрыться от желанных мук.
К кому взываю, сам с собой в раздоре?
Из полымя в огонь бросаюсь я.
Как меж двумя ветрами в бурном море
Без кормчего разбитая ладья,
Увы, душа беспомощна моя!
И хворью я неслыханной хвораю:
Дрожу в огне и в холоде сгораю".
Пропев сие, он на колени пал
И так воззвал к Амуру: "Господине!
Тебя я ныне славлю, слаб и мал,
Тебе свой скорбный дух вручаю ныне!
Дочь смертного она или богиня -
Пошли своею волею благой
Мне жить и умереть ее слугой.
Всесильный боже! Коль твое сиянье
Достигнуть может до ее очей
И коль мои обеты и деянья
Тебе по нраву будут, - стань пред ней
Защитой мне! Взгляни: удел царей
Я отвергаю ради скромной части
Всецело пребывать у ней во власти".
И впрямь, огонь любви, горевший в нем,
Отнюдь не посчитался с царской кровью;
Ни доблесть воина пред сим огнем
Не устояла; оной же любовью
Немалый вред чинился и здоровью:
Царевич раз на дню по шестьдесят
Краснел, бледнел и жизни был не рад.
Одна лишь дума прочно им владела,
Усиливаясь так с теченьем дней,
Что более уж никакое дело
Его не занимало: только с ней
Увидеться он жаждал все сильней,
Как будто мог лишь вид ее отрадный
В его груди умерить жар нещадный.
Да где там! Ведь недаром говорят:
"Чем ближе стать к огню, тем жарче будет";
Но близок иль далек Крессиды взгляд -
Все мысль о ней его ночами будит,
Огнем палит и к безрассудству нудит,
И лик ее, прекрасней всех Елен,
В его душе навек запечатлен.
Бывало, каждый час, а то и чаще,
По сотне раз твердил он про себя:
"О, бог Любви, Амур, добро творящий!
Тебе служу я, мучась и скорбя.
О жизнь моя, Крессида! без тебя
Ослабну и погибну я до срока,
Помилуй же! Не будь со мной жестока!"
Все прочие тревоги он забыл:
Войну, осаду, греков нападенья -
Всё пустяки! Пропал и юный пыл,
И прежние померкли наслажденья;
Теперь во всем искал он подтвержденья,
Что сжалится она когда-нибудь,
И только в том к спасенью видел путь.
Ни Гектора-героя славой ранней,
Ни подвигами братьев остальных
Не льстился он. И все ж на поле брани
Он доблестью превосходил иных
И возле стен порою крепостных
Верхом иль пеший бился столь ретиво,
Что все на то глядели как на диво.
Но не из ненависти он к врагам
Крушил их и чинил такое зло им,
И не затем, чтоб отстоять Пергам:
В глазах любимой выглядеть героем
Стремился он и с каждым новым боем
Чужою кровью обагрял холмы;
Его боялись греки как чумы.
Хотя Любовь на битвы подымала
Царевича, хотя лишала сна,
Студила, жгла, - ей все казалось мало,
И так беднягу допекла она,
Что перемена стала в нем видна
И дать могла бы повод к разговорам.
Тогда пришлось ему сказаться хворым:
Мол, привязалась головная боль,
Вдобавок лихорадка одолела...
А что Крессида? То ль не знала, то ль
Впрямь никакого не было ей дела
До немощей души его и тела, -
Скажу одно вам: и на этот шаг
Она не отозвалася никак.
Тому виной, быть может, лихорадка,
Бессонница или потеря сил, -
Но принца вдруг ужасная догадка
Пронзила: ей другой, должно быть, мил!
Несчастный чуть с ума не своротил:
Он для нее - ничто! Открыться? Где там!
Теперь и думать нечего об этом.
И так себя бранил он день за днем:
«О шут проклятый! Дурень бестолковый!