Тролльхеттен
Шрифт:
Рамена сделал шаг вперед, бесшумно, как призрак, казалось, даже одежда его не колыхается, и остановился от неприятного ощущения.
На него кто-то смотрел, смотрел с ненавистью и, возможно, жаждал его крови. Взгляд этот мерзким слизняком ползал по спине, буравил, словно хотел прожечь эту тонкую нежную кожу и добраться до внутренностей, до костяка.
Секунду назад его не было, в этом Пономаренко мог поклясться. Только ветер, тучи, унылый берег, да он — Рамена — в ожидании жертвы. Слуга Ворона замер и сделал вид, что любуется рекой. Было чем любоваться, по ней как раз плыл живописный плот, состоящий из густо облепленный ряской шины с яркой надписью «goodyear»,
Медленно скользя взглядом по речной глади, Дмитрий стал поворачивать голову, так, словно между прочим, чтобы этот непонятный тип со взглядом снайпера не понял, что его засекли. Да, Рамена уже знал, где он находится — в хибарке сторожа, где же еще. Спрятался там и думает, что получил поощрительный приз в олимпиаде кроликов-скрытников. Боец-невидимка. Рамена криво ухмыльнулся и, не торопясь, пошел в сторону берега, поднимаясь все выше по пляжу. Даже руки в карманы засунул для надежности. Прогуливающаяся по набережной немолодая пара без интереса скользнула по нему взглядом и пошла себе дальше.
Когда Рамена достиг точки, которую из дома увидеть было нельзя, он сбросил деланную сонливость и стремительно переместился к сторожке, остановившись у стены справа от окна. Чтобы его рассмотреть, любителю поглазеть на занятых людей придется высунуть пустую голову из окна. Он замер и прислушался, одновременно непроизвольно следя за чайкиным кораблем — единственным объектом, нарушающим ровную водную гладь.
И еще, в доме царила тишина. Выл ветер, потрескивали, качаясь, мертвые остатки лодок. Затаился?
«Ладно, — сказал про себя Рамена, — что ты запоешь, когда я сам войду к тебе, засранец глазастый!»
Достал нож и повернул его, ловя солнечные блики. Но бликов сегодня не было из-за пасмурной погоды, что впрочем, не очень огорчило Рамену, блеск стали завораживал его всегда. Пришло детское воспоминание, он в отцовской мастерской точит пластину автомобильной рессоры. Кто-то сказал ему, что в рессоре сталь не хуже, чем была в средневековых мечах, и Дмитрий сразу загорелся идеей выточить себе настоящий двуручный кладенец. Полностью конечно не получилось, ему надоело, когда он остро заточил сантиметров тридцать матовой стальной поверхности. Но как они блестели, эти без малого пол метра! От его, Дмитрия, меча по всей комнате прыгали солнечные зайчики, стоило поймать солнечный луч заточенным лезвием!
Глядя, как мягко ходит остро наточенная часть его ножа, Рамена нахмурился. Но потом с этим мечом случилась неприятность, так? Он играл с соседским парнишкой, своим ровесником. Как его звали? Егор, вот как. Они с ним дрались на мечах, он своим, а Егор деревянным, выточенным из прямой сосновой ветки. Помнится, Дмитрию очень нравилась фехтование — еще бы, почти как в фильмах. Он увлекся, слишком сильный замах, и забыл, что в руках не игрушка. Меч, сверкающий кладенец (у него даже было имя, только Пономаренко забыл, какое) перерубил деревянного соперника и распорол Егору рубашку и полсантиметра плоти под ней. Было море крови и море же плача, а он, Рамена, две кошмарных секунды чувствовал себя убийцей. Странное ощущение, чувство, что сделал что-то непоправимое.
И одновременно жуткая свобода, неограниченная власть. Так бывает с каждым, кто перешагивает через моральный барьер. Вот только что ты один из многих — крошечный винтик в исполинской людской машине, где каждый похож на другого. А вот теперь все иначе — окровавленный труп у твоих ног, и теперь ты другой, теперь ты хищник, а все вокруг — дичь. Это меняет личность, корежит сознание, и вот почему так силен запрет на убийство. Это возвращает нас назад, к корням, в темноту.
Рамена опустил нож, и, ухватившись левой рукой за нижнюю часть рамы, одним прыжком вознес себя на подоконник. Замер, стальной клык в его руке настороженно уставился в полутьму помещения. Он убийца? Да, он сломал эти барьеры, не погубив не единой души, он освободился, потому что первым и единственным мертвецом стал он сам, вернее тот, кто раньше был им. И пусть это убийство никто не заметил, и было оно нематериальным — свой след остался, и странная свобода осталась тоже.
Он бы готов встретить внутри домика игравшего в гляделки незнакомца, испуганного и изумленного тем, что его увидели. Он даже готов был к тому, что незнакомец не испугается, а напротив, кинется на него с разновидностью холодного оружия наперевес. Но пустая комната — нет, к этому он был не готов.
А между тем крошечное помещение, не имеющее окон, кроме того, в которое влез Рамена, было пустым. Вернее, там не было ни одной живой души. Все пространство пола крохотного домика занимала большая плоскодонная лодка, лежащая вверх днищем. Свет падал на нее через окно, высвечивал каждую потемневшую доску, тщательно заделанные дырки от сучков. Лежа в окружении узкого канцелярского столика с одной стороны и такой же узкой, накрытой тряпьем лежанки, лодка неприятным образом смахивала на огромный гроб, благо форма ее почти соответствовала его классическим пропорциям. Пахло пылью и увядшими цветами.
Рамена настороженно огляделся. Быть того не может, чтобы в этом скворечнике никого нет и не было. Слуга Ворона спустился с подоконника и внимательно осмотрел комнату: лежанка, столик, лодка — некуда спрятаться, негде укрыться.
Может, здесь и никого не было?
Рамена с досады двинул несчастное корыто ногой, и то отозвалось глухим стуком, не сдвинувшись с места. Нервы, это все нервы, чувство приближающегося конца. Это оно играет свои злые шутки. Ну естественно, здесь никого не было, шестое чувство тоже, бывает, обманывает.
Не стоило даже отвлекаться, еще сейчас выяснится, что жертва насторожилась и сбежала. Дмитрий поспешно покинул дом, мягко приземлившись у окна.
Но нет, никуда беглец не ушел, все еще тут. Больше не медля, Рамена проскользнул через территорию лодочной базы и аккуратно заглянул в сарай со стороны берега — так не было шансов на то, что жертва увидит его голову на светлом фоне реки. Здесь же была полутьма, и потому все внутренности сарая были видны, как на ладони. Все правильно, костер чуть дымится, а на нем отдыхает закопченный до полной потери оригинального цвета, чайник. В одной из стоящих более или менее прямо лодке, на груде натасканного тряпья неясная фигура. Спит, не слышит.
Тихо как тень, Рамена проник внутрь сарая. Его слух уловил громкий стук где-то неподалеку, словно уронили тяжелую дубовую лавку, может быть, одна из лодок упала? Плевать. Слуга Ворона преодолел оставшиеся до жертвы шаги и, взяв властно за плечо, ударил ножом. Раз, другой — хорошо заточенное лезвие пронзало плоть удивительно легко.
Слишком легко.
Скованный мгновенным страхом, Рамена отдернул залатанный капюшон своей так и не проронившей ни звука жертвы. Пустые голубые глаза глянули на него, сонно моргнули, качнувшись на бледно розовом лице, чуть выше начиналась обширная лысина. Голова куклы — женской, к слову сказать.