Трон черепов

Бретт Питер

– Говори, – приказал Ашан.

– Я Увона вах Хадда ам’Ичан ам’Ханджин, – сказала женщина, впервые в жизни воспользовавшись полным мужским именем. – Иллиджах – моя кузина. Она действительно убежала от алагай и не достойна стоять в ночи. Но ее муж, Фахсту асу Фахсту ам’Ичан ам’Ханджин, годами заставлял ее заниматься проституцией, чтобы добыть денег на свои кузи и кости. Иллиджах, достойная дочь Эверама, поначалу отказывалась, и Фахсту избивал ее так, что она днями лежала в постели. Я лично наблюдала ее позор.

– Ложь! –

выпалил Фахсту, хотя Инэвера видела в его ауре правду. – Не слушайте вымыслы этой подлой женщины! Какие у нее доказательства? Никаких! Это просто слово женщины против моего.

Рядом с Увоной встала женщина с забинтованными ожогами, полученными от огненного плевка. Боль пронзала ее ауру, но она стояла прямо, и голос ее был тверд:

– Двух женщин.

Подошли еще четыре, и все встали как единое целое.

– Шесть женщин свидетельствуют о твоем преступлении, Фахсту, – сказала Увона. – Шесть шарум’тинг. Мы вышли в ночь не ради наших прав, а ради Иллиджах, чтобы освободить ее от тебя.

Фахсту повернулся к Ашану:

– Андрах, ты же поверишь верному шаруму, а не женщинам?

Умшала тоже подняла взгляд:

– Святой андрах, я могу справиться у костей, если хочешь.

Ашан скривился, не хуже остальных зная, что ответят кости.

– Желаешь ли ты признаться, сын Фахсту, или нам очистить твое имя при помощи хора?

Фахсту побелел и огляделся в поисках поддержки, но не нашел таковой. Наконец он пожал плечами:

– Какая разница, что я делаю с женой? Она моя собственность и не шарум’тинг. Я не совершил никакого преступления.

Ашан посмотрел на Ичаха:

– Он твой соплеменник, дамаджи. Что ты на это скажешь?

– Я выступаю в защиту мужа, – без колебаний ответил Ичах. – Обязанность жены – работать и поддерживать мужа. Если он не может отдать долги, то виновата она и должна заплатить, пусть даже и лежа на спине, если он так решит.

– Или – стоя на коленях, – подхватил Кезан, и его коллеги-дамаджи рассмеялись.

– Дамаджи ханджинов сказал свое слово, – произнесла, ко всеобщему удивлению, Инэвера. – Фахсту не будет наказан за торговлю женой.

Фахсту расплылся в улыбке, тогда как новые шарум’тинг опустили глаза. Иллиджах снова расплакалась, и Увона приобняла ее одной рукой.

– Однако он виновен во лжи перед Троном черепов, – продолжила Инэвера. – Приговор – смерть.

Глаза Фахсту расширились.

– Что?

– Умшала, – сказала Инэвера.

Дамаджи’тинг вынула из мешочка с хора черный ком – часть грудины молниевого демона. Осведомленные дамаджи’тинг отвели взгляд, но остальные в зале продолжили смотреть и были ослеплены вспышкой, оглушены громом.

Когда их зрение прояснилось, Фахсту, сын Фахсту, валялся на полпути к высоким дверям. Его грудная клетка превратилась в обугленное, дымящееся месиво. По залу растекался запах жареного мяса.

– Ты скора на расправу и чересчур сурова, – заметила Кева. – Дамаджи поднимут бунт.

– Пусть, раз уж они такие глупцы, – сказала Белина. – Ахман не расплачется, если по возвращении обнаружит, что совет уменьшился до углей на полу тронного зала, а племенами правят его сыновья.

– А если он не вернется? – спросила Мелан.

– Еще одно основание согнуть дамаджи и сейчас же набрать шарум’тинг, сколько сможем, – ответила Инэвера. – Даже у хаффита Аббана солдат больше, чем у меня.

– Ха’шарумов, – насмешливо уточнила Кева. – Они не настоящие воины.

– Скажи это Хасику, – предложила Инэвера. – Личному телохранителю Избавителя, которого свалил и кастрировал хаффит. О шарум’тинг говорят то же самое, но я предпочту любую дочь Энкидо по копью десятку Копий Избавителя.

Они достигли личных садов Инэверы – ботанического лабиринта, наполненного тщательно ухоженными растениями, в большинстве своем взращенных из семян, доставленных из самой Красии. Там были травы лечебные и смертельно ядовитые, свежие фрукты, орехи и овощи, а также кустарники, цветы и деревья, выращенные в сугубо эстетических целях.

Инэвера легко обретала свой центр в садах, стоя на солнце среди столь буйной зелени. Такой сад не удалось бы содержать даже в красийском дворце Избавителя, где почва была слишком бедна. В Даре же Эверама казалось, что достаточно бросить семя в любую сторону, и растение разовьется само по себе, безо всякой помощи.

Инэвера сделала глубокий вдох, лишь с тем чтобы вновь выпасть из центра, уловив слабый запах духов, который всегда означал конец покою.

– Бегите, пока не поздно, сестренки, – негромко сказала она. – В беседке ждет святая мать.

Этих слов хватило, чтобы ее сестры-жены поспешили из сада прочь со всей скоростью, какую позволяло достоинство. Общение с матерью Ахмана ложилось на плечи его дживах ка – обязанность, которую сестренки были только рады уступить.

Инэвера позавидовала им. Она бы тоже сбежала, если бы могла. «Должно быть, Эверам недоволен, коль скоро не предупредил меня через кости».

Остаться осмелились лишь Кева, Мелан и Асави. Ашия скрылась в листве, хотя Инэвера знала, что она следит с расстояния не больше вздоха.

Инэвера набрала в грудь воздуха, прогибаясь под ветром.

– Лучше быстрее покончить с этим, – пробормотала она и устремилась вперед, где ждала святая мать.

Инэвера услышала Кадживах до того, как увидела.

– Во имя Эверама, Таладжа, держи спину прямо! – резко выговорила святая мать. – Ты невеста Избавителя, а не какая-то базарная торговка даль’тинг.