Трон и плаха леди Джейн
Шрифт:
— Кто предатели? — В моем голосе звучит страх.
— Члены Тайного совета, моя дорогая. Они так и не пошли к французскому послу. Дураку было ясно, что это все блеф. Но что они сделали вместо того? Негодяи устроили какое-то секретное совещание, а затем отправились в собор Святого Павла вознести благодарность за спасение королевства от мятежа. Какого мятежа, спросишь ты?
— Они присягнули Марии? — У меня по спине пробегает ледяная дрожь.
— Нет, но — да помилуй их Боже — они имели наглость заказать
— О Господи! — стенаю я. У меня такое чувство, что мир начинает рушиться вокруг нас.
Генри порывисто заключает меня в объятья.
— Что бы ни случилось, ты должна помнить: я хотел как лучше, я пошел на это ради нас, ради Джейн и ради Кэтрин, — шепчет он. — Я и подумать не мог, чем все обернется. Нортумберленд казался непобедимым, а его план беспроигрышным.
— Я тебе верю, — вяло отвечаю я. Затем во мне заговаривает мой прагматизм. — Нам нужно покинуть Тауэр, пока это возможно, и забрать с собой Джейн.
— Нет. Лучше подождать, посмотреть, что будет дальше. Если лондонцы выступят за Марию, нам будет безопаснее находиться в Тауэре. Ты же знаешь, настроение толпы непредсказуемо.
— По крайней мере, нам нужно предупредить Джейн о том, что происходит.
— Не сейчас. Ничего ей пока не говори. Она сама вскоре все узнает. Пока что она держалась молодцом, но эти последние новости могут оказаться последней каплей. Самая надежная ее защита — это ее юность и невинность.
— Мария, конечно, примет это во внимание? — Впервые до меня доходит, что для нашей дочери, равно как и для всех нас, происходящее может иметь серьезные последствия.
— Я верю, что она проявит снисхождение к своей родне, — отвечает Генри.
— Молю Бога, чтобы это было так, — с жаром говорю я.
Мы глядим друг на друга в тревоге и волнении.
Королева Джейн
— У миссис Андерхилл ночью начались роды, — объявляет миссис Эллен.
Миссис Андерхилл — жена одного из стражей Тауэра. Я поднимаю голову от книги.
— Может быть, она уже родила. Сходите, пожалуйста, и узнайте.
Ожидание рождения этого ребенка стало лучиком солнца в мрачном мире. Я не могу никому признаться, но мне очень хочется увидеть и, возможно, подержать на руках новорожденного младенца.
Миссис Эллен не нужно долго уговаривать. Задумчиво глянув на меня, она уходит, но вскоре возвращается в компании гордого, но немного смущенного мистера Андерхилла.
— Родился здоровый мальчик! — говорит она мне.
Я улыбаюсь и подаю стражу руку для поцелуя.
— Мои поздравления, мистер Андерхилл. Когда ваша жена отдохнет, мне бы хотелось навестить ее и ребенка.
— Благодарю вас, ваша светлость, — бормочет страж с запинкой. —
— Конечно, — охотно разрешаю я, хотя мне думается, что в последующие годы это имечко не порадует семейство Андерхилл.
Мистер Андерхилл все не уходит; он стоит, теребя в руках шапку.
— Что-нибудь еще? — спрашиваю я.
— Э-эээ… Ваша светлость, прошу прощения… — мычит он, — но я хотел попросить вас еще об одном одолжении. Не окажете ли вы нам великую честь, став крестной матерью? Крестины сегодня вечером, в церкви Святого Петра-в-оковах в Тауэре.
— С радостью, — сияю я.
Когда он уходит, я замечаю, что у миссис Эллен озабоченное выражение.
— Что-то случилось? — интересуюсь я.
— Да нет, наверное, ничего. Меня просто удивило, когда я шла к Андерхиллам, что во дворце так тихо. Вы знаете, парадные залы в Белом Тауэре совершенно пусты. И куда все подевались?
— Вы совсем никого не видели?
— На лестнице я встретила архиепископа Кранмера и его капеллана. Я думаю, что если они тут, то остальные члены совета, должно быть, тоже.
— Да, должно быть, — соглашаюсь я, но безо всякой уверенности.
Обед проходит тихо, в моих личных покоях. Никто не торопится составить мне компанию за трапезой. Миссис Эллен снова выходит и по возвращении сообщает, что по-прежнему нигде никого нет.
Стоит удушающая жара, и дневные часы тянутся бесконечно долго. Затем внезапно, после пяти, колокола городских церквей начинают радостный перезвон, и слышатся далекие крики. В открытое окно я вижу дымки, поднимающиеся над крышами, и реку, забитую судами.
Появляется лакей и объявляет, что ужинать подано. Усаживаясь под королевским балдахином в пустом тронном зале, я с дрожью думаю, сообщат ли мне вскоре о причинах дневного переполоха. Хотя я, кажется, уже и сама о них догадываюсь.
В обоих случаях я оказываюсь права. Мой батюшка, в сопровождении троих дворцовых стражей, врывается в зал и, не оказав мне никаких знаков почтения, начитает срывать королевский балдахин у меня над головой. Ошметки слежавшейся пыли летят в мою тарелку.
Я таращусь на него, ничего не понимая.
— Джейн, ты больше не королева, — заявляет он мне без предисловий. — Лондон выступил за леди Марию. Отправляйся в свою комнату и сиди там. Сними королевское платье. Отныне тебе придется довольствоваться жизнью частного лица.
— Этого-то я всегда и хотела, — говорю я. — Ничто не доставит мне большего удовольствия.
Он взирает на меня с некоторым удивлением:
— Странно, что ты так спокойно воспринимаешь это бедствие.
Затем, видя, что я сижу без движения, он торопит меня: