Трон и плаха леди Джейн
Шрифт:
Каждый мужчина, какого бы звания он ни был, хочет сына-наследника, и Том не исключение. Пять минут спустя он уже строит радужные планы на будущее, будущее нашего сына, которое он рисует себе полным богатств и почестей.
— На крестины мы устроим пышный прием, — заявляет он. — Я приглашу самого короля!
Он до того обрадовался вести о своем скоро предстоящем отцовстве, что я не могу поделиться с ним своими глубокими страхами.
Когда он, насвистывая, уходит в конюшни, я накидываю халат поверх сорочки и иду в комнату свекрови, почтенной леди Сеймур. Это мудрая старая женщина, которой,
— Сударыня, какая честь, — говорит она, поднимаясь, прямая как аршин, со своего кресла. Даже в этот ранний час она полностью одета и ни один волосок не выбивается у нее из прически.
— Миледи, — начинаю я, — я принесла вам чудесные новости. Я беременна.
И заливаюсь слезами.
— Ваше величество, пожалуйста, сядьте! — восклицает леди Сеймур. — Что с вами? Что-то случилось?
— Нет, кажется, все хорошо, — плачу я. — Но я боюсь. Мне тридцать шесть лет, и это мой первый ребенок.
— Ну успокойтесь же, сударыня, — твердо говорит моя свекровь. — Если вы будете волноваться, это может навредить ребенку.
— Вы, вероятно, считаете меня трусихой, — всхлипываю я. — Королева Англии не должна себя так вести. Я ведь не юная девочка. Но я знаю, что роды опасны для здоровья любой женщины и чем она старше во время первого зачатия, тем опаснее. Бог свидетель, как я боюсь за себя, но еще больше я боюсь за ребенка. Я хочу жить, чтобы растить мое дитя и направлять его. Мне невыносимо думать, что он останется сиротой в этом неспокойном мире.
— Вы, возможно, удивитесь, но так чувствует большинство женщин, — говорит леди Сеймур. — Это естественно, и вы должны совладать с собой. У вас будет все самое лучшее, что только можно купить за деньги, или я не знаю своего сына. Молитесь о счастливом исходе, ибо вы в руках Божьих, как и ваше дитя. И помните, что волнения матери вредны для нерожденного ребенка. Так что ваш долг — побороть свои страхи и думать о хорошем. Сударыня, простите меня за прямоту, но я говорю с вами как с собственной дочерью, а не с королевой.
— Вы так добры, миледи, — говорю я, немного успокоившись и приободрившись. — Я последую вашему совету и положусь на Господа.
В последующие дни и недели, хотя я изо всех сил гоню страхи прочь, меня одолевают черные мысли. Беременность, оказывается, нелегкое дело. Меня постоянно мучает усталость, донимает тошнота, меня больше не привлекают объятия Тома. Есть и другая причина для моих дурных предчувствий, хотя признаться в этом — значит выказать себя пустой кокеткой. Но, подобно всем женам на пороге среднего возраста и начинающим дурнеть, я страшусь, что беременность плохо отразится на моем лице и фигуре.
У моих, казалось бы, надуманных страхов есть еще одна причина. И это, я уверена, не просто мои фантазии. У меня рвется сердце, когда я сознаю, что Том охладел ко мне. Да, он по-прежнему ласков и вежлив, но из его любви исчезла страсть. Я напоминаю себе, что многих женщин мужья вообще никогда не любили, или жестоко с ними обращались, или приводили любовниц, и что во многих отношениях мой брак очень удачен. И все же мы столь пылко предавались любви в первые месяцы нашего брака,
Какая же мука думать о том, что я потеряла!
Но это еще не все мои горести. Ибо нам с милордом было оказано великое доверие, которое, если мои страхи оправданны, безвозвратно обмануто. Потому что я почти не сомневаюсь, что муж испытывает любовное влечение к леди Елизавете.
Миссис Эллен
Пока еще холодно, чтобы сидеть на улице и наслаждаться весенним солнцем. Так что мы с миссис Эшли уединились в каморке, где хранится белье, греем руки над жаровней и обсуждаем наших дорогих воспитанниц. Кэт Эшли — словоохотливая женщина, любительница сунуть нос в чужие дела и посплетничать, но сегодня ее заботы вполне серьезны.
— То, что я вам сейчас расскажу, должно оставаться в секрете, — предупреждает она.
Я понимающе киваю. Видно, что ей уж очень невтерпеж выговориться.
— Можете мне доверять, — говорю я, — клянусь, я никому не проболтаюсь.
— Все началось прошлым летом, — говорит она. — Лорд-адмирал стал по утрам часто наведываться к миледи Елизавете в спальню, еще до подъема, тискать ее и щекотать, пока она лежала в постели. Я, конечно, всегда была при них, но он даже не обратил внимания, когда я пристыдила его и потребовала оставить ее в покое. А она, честно говоря, его словно поощряла. Лежит, бывало, хихикает под своим одеялом, пока он не отбросит его и не отшлепает ее по заду, а на ней, кроме тонкой сорочки, и нет ничего.
— Мне это совсем не нравится, — пораженно говорю я. — Это отвратительно. Ведь она еще ребенок.
— Годами-то ребенок, — угрюмо замечает миссис Эшли, — но в остальном — отнюдь нет. И вот, когда мы переехали к нему в Лондон, милорд продолжал наведываться в спальню каждое утро, а иногда он приходил в одном халате и с голыми ногами. И вот что я вам скажу: однажды его халат так широко распахнулся, что… остальное вообразите сами. То есть становилось ясно, что это вовсе не невинная игра между отчимом и ребенком.
— А что же сама леди Елизавета?
— В конце концов ей стало неловко. Она развитая девочка, но тут ее стыдливость грубо попрали. Она стала вставать и одеваться очень рано, успевая сесть за книги к его приходу. Но он продолжал являться по утрам неприлично одетым, и я наконец возмутилась. Я пригрозила, что расскажу обо всем королеве, если это не прекратится, а он просто рассмеялся, но приходить перестал. Однако, — вздыхает она, — когда мы вернулись в Челси, он снова взялся за свои штучки, являясь с каждым днем все раньше и раньше. Миледи, бывало, запирала дверь, но у него был свой ключ, и она как услышит, что он скребется в замке, так вскакивает и прячется за пологом кровати. А он ее схватит, вытащит оттуда и ну щекотать, пока она не взмолится о пощаде. Он всю ее облапал, вот что. А однажды он застал ее в постели и хотел поцеловать, но она его оттолкнула. Я сказала ему, что уже поползли слухи и чтобы он прекратил эту возню с миледи, а он клялся, что у него и в мыслях нет ничего дурного и что она ему как дочь. Он даже пригрозил пожаловаться на меня регенту, если я снова об этом заговорю.