Трон Исиды
Шрифт:
В углу блеснул огонек, послышался звук, похожий на шорох крыльев или приглушенный смех. Она вскочила на ноги.
Это была всего лишь кошка — старая кошка-богиня, которая когда-то увязалась за ней в Тарсе. Теперь уже слепая, но достаточно чуткая, она подошла к своей хозяйке и, когда та бессильно опустилась на стул, ловко забралась ей на колени. Диона погладила кошку, почесала под подбородком — шерстка была все такой же гладкой и мягкой, как самый лучший шелк, даже после стольких лет. Кошка нежилась у нее на коленях, и Диона
В коридоре за дверью послышались шаги. Жрица, шедшая из храма наверх, остановилась. Диона подавила вздох. Но почему? Зачем? Отчего ее не оставят в покое? Ведь этим вечером ей больше нечего делать: лишь закончить ужин и уснуть, если сон придет к ней.
Но долг не знает милосердия. Дверь открылась медленно — словно женщина снаружи знала, как мало обрадует Диону ее приход.
— Женщина?
Нет. Мужчина. Римлянин. Даже в тоге; пурпурная кайма в полумраке казалась черной, но светлее, чем его глаза под густыми бровями.
В волосах проблескивала седина. Раньше ее не было. «Ах, — подумала она, — все мы стареем».
Луций Севилий, гаруспик, бережно прикрыл за собой дверь и встал напротив нее. Он не побеспокоился о приветствии.
— Я видел нашу дочь. Мариамна стала почти молодой женщиной.
— Лет через десять-двенадцать непременно станет, — согласилась Диона.
— Она красива, как и ее мать.
Это Диона оставила без внимания.
Луций нахмурился. В иные времена он краснел и терялся, но сейчас… наверное, что-то изменилось в нем. Диона вздохнула.
— А еще я… я видел царицу. Октавиан вне себя.
— Надеюсь, — вымолвила Диона и замолчала. Пусть Луций сам думает, что ей сказать.
Но им всегда было не так-то легко управлять — с другими мужчинами бывало легче. За неимением второго стула он уселся на ложе и налил себе вина — в ту чашу, которую, как говорили Дионе еще в детстве, сама богиня оставила здесь.
— Ах, — проговорил он, потягивая вино. — Цекубское. Я думал, что ты привыкла к грубому вкусу македонского уже к тому времени, как уплыла от Акция.
Диона раскрыла рот и снова закрыла. Ей бы его стальные нервы…
— Я боялся, — сказал он после паузы, — что могу… найти тебя тоже… ну, в общем, как и ее. Ты такая же упрямая; ты могла сделать это и в одиночку.
— Сожалею, что разочаровала тебя, — съязвила Диона. — Но моя дочь еще маленькая.
— И пара сыновей?
Ее глаза неожиданно наполнились слезами. Ох, как она рассвирепела на себя за это!
— Один сын, — отрезала она. — Только один.
Луций побелел. Он не знал. Как же он мог не знать?
Внезапно Диона вскочила — чаша покатилась по полу — и бросилась к нему. Она колотила его кулаками, металась, кричала — сама не помня что.
Изумленный, потрясенный, безоружный перед ее горем, Луций остолбенел. Но он был еще и солдатом и, спустя мгновения, ловко схватил ее за запястья и
— Диона… — Он пытался привести жену в чувство звуками ее же собственного имени. — Диона, любимая. Я не знал. Я ничего не знал!
Она выпалила ему в лицо:
— Как ты мог не знать? Ты? Его человек? Октавиан затравил их! Затравил, как зверей, — Цезариона и Тимолеона! Он велел их убить!
Луций покачал головой, не веря.
— Нет, нет! С ним был его учитель, Родон, — так сказал гонец…
— Это был Тимолеон! — Диона поняла — сейчас она снова закричит, если мгновенно не остановится. Задержав дыхание, она пыталась справиться с дрожью. — Да… должен был идти… Родон. Но он очень заметный. И поэтому пошел Тимолеон. Они собирались… стать царевичами… в…
По щекам покатились слезы. Слезы лучше, чем крики. Плечо Луция было широким, ей всегда это нравилось, и таким твердым, надежным; он весь состоял из жил и костей.
Он тоже плакал — горько, тяжело и беззвучно.
— Я… я чуть не убил Цезаря, когда услышал, что Цезарион мертв. Если бы я знал… что Тимолеон… — Луцию пришлось умолкнуть, пока голос не вернулся к нему. — Roma Dea правит мною — пусть! Но если бы я знал, что Тимолеон мертв! Я удушил бы Цезаря своими руками.
— Не стоит. Он — всего лишь игрушка Roma Dea. Как по-твоему, кто настиг их так быстро? Октавиан? Он не настолько умен и расторопен. Она жаждала крови — крови Цезаря — и получила ее. Мой сын был просто довеском.
— Ты должна ненавидеть нас, — вздохнул Луций Севилий.
Диона чуть отстранилась от него, но не высвободилась. Этого ей совсем не хотелось.
— Нет, — повторила она. — Ох, нет.
Луций не поверил ей. Возможно, еще недавно она бы сама себе не поверила.
— Я люблю тебя, — сказала она. — И всегда любила. Но Рим для тебя дороже, чем я.
— Но у меня не было выбора, — начал он с неожиданной горячностью. — У Акция я попал в плен. Когда я пришел в себя, я был уже в шатре для раненых, у Октавиана. Мне предложили либо примкнуть к Октавиану, либо… либо мне пришлось бы умереть.
— Ты ведь не Октавиану присягал, правда? Ты дал клятву верности Риму.
Его молчание было красноречивее любых слов.
Диона кивнула, словно он ответил ей.
— Что ж, теперь Рим правит Египтом. Мы пропали. Ты рад тому, что оказался прав?
— Зачем ты так? И смерть Клеопатры и Антония — тяжелый удар для меня. А что до Египта…
Он умолк, пытаясь проглотить комок в горле, и, немного погодя, продолжил.
— Я просил, чтобы мне дали должность в Александрии. Конечно, не наместника — это слишком хлопотно, тем более что я не был консулом. И я никогда палец о палец не ударял, чтобы стать претором. Не гожусь я для столь высокого ранга… Но им нужны люди, которые наведут здесь порядок, которые знают город, понимают, что ему нужно и чего он хочет.