Трон Исиды
Шрифт:
Когда Диона вновь вернулась на землю, первое, что она увидела, были круглые от удивления и восхищения глаза Тимолеона.
— Я никогда не видел раньше, как ты это делаешь. Сделай еще раз, а?
— Нет. — Диона поймала его прежде, чем он успел улизнуть, и отвела в каюту. — Ну, а теперь, сопливый ты щенок или благородный господин, время заниматься греческим — и никаких возражений!
Спорить было бесполезно, и потом, ему нравился Родон, наставник Цезариона: он, конечно, евнух, но по словам матросов, служил оруженосцем во время войн Цезаря. Этого было достаточно, чтобы Тимолеон вел себя прилично — правда, сам Родон и не отрицал, и не подтверждал того, что о нем
Итак, Тимолеон отправился на занятия, а Диона оставалась на палубе до самого захода солнца и, когда великое светило скрылось за горизонтом, неохотно отправилась к царице.
Клеопатру она нашла не в лучшем расположении духа. Сейчас царица была просто матерью и очень беспокоилась за сына, хотя и знала, что болезнь не опасна. Царица металась по комнате и беспрестанно ворчала, что, разумеется, лишь ухудшало состояние мальчика. Но только Диона могла осмелиться сказать ей об этом.
Жрица была не из тех, кого можно заставить замолчать взглядом или словом. Она отвела царицу в ее каюту и передала на попечение служанок. Охваченная страхом за сына, Клеопатра вовсе не выглядела великой владычицей.
— Все наше богатство, знания, могущество бессильны перед страданиями больного ребенка, — вымолвила она в отчаянии.
— Боги желают видеть нас покорными. — Диона мягко провела рукой по ее голове, расплетая косы, пальцами расчесала волосы. Она гладила ее как кошку. Царица и зашипела — точь-в-точь как кошка, но Диона не обратила на это внимание.
— Завтра ты встретишься с Антонием, — вымолвила она.
— Если ветер и боги позволят.
— Непременно позволят. Они плывут вместе с нами. Неужели ты не чувствуешь их присутствие?
— Я ничего не чувствую, кроме того, что сын мой — наполовину римлянин, и море не может ему этого простить.
И все же она успокаивалась, постепенно понимая то, что Диона знала с момента отъезда из Александрии: все во власти богов. Воздух был напоен божественной силой. Светильники качались, отбрасывая тени принимавшие облик диковинных зверей и птиц — крылатых, покрытых шерстью с длинными когтями; одна из теней человека с головой шакала, обнажившего в улыбке ряд белых зубов. Диона с почтением склонила голову перед этим самым старым хранителем ее дома, покровителем всех вступивших на путь магии и смерти. Когда он был рядом, она ничего не боялась, а она постоянно чувствовала его присутствие с тех пор как ступила на борт корабля.
Дыхание царицы, затаившейся во тьме, походило на шипение змеи.
— Смотри, Анубис [9] … Ты была права, как, впрочем, и всегда.
Диона не опровергла ее слов. Клеопатра склонилась перед ним в глубоком поклоне — ниже, чем жрица.
— Господин…
Быть может, он слегка кивнул в ответ, быть может, его зеленовато-желтые глаза взглянули на нее из другого измерения — и снисходительно, и с почтением. Да, она смертна, как и все люди, но она — Исида. И тот, кто был светом и тенью, знал об этом.
9
Анубис — египетский бог смерти. Изображался в виде лежащего шакала или собаки, а также в виде человека с шакальей головой.
5
Марк Антоний, триумвир, властитель восточного мира, совершал обход своих подвалов.
— Божественно! — Он проходил между рядами кувшинов с вином. — Критское… кипрское… А
Стройные ряды кувшинов уходили в глубину погреба. Он пробовал все вина на своем пути и, дойдя до цекубского, почувствовал, что больше пробовать не стоит. Пьян он не был — о его необыкновенной способности поглощать немыслимые количества божественного напитка слагали легенды, — просто пребывал в бесподобном «цекубском состоянии»: становился неумеренно дружелюбным и заставлял всех, кто оказывался рядом, наполнить кубки вином и разделить его восторг. Погреб на вилле в Тарсе был расположен как нельзя более удобно: из его дверей попадаешь прямо в обеденный зал, либо в сад на берегу реки.
Все проводили время в поисках хоть какого-нибудь занятия. Луций Севилий, гаруспик [10] , любивший побаловаться иногда добрым цекубским, добрел до лестницы, ведущей на стену, и поднялся по ступеням вверх. Кто-то из прежних хозяев установил здесь мраморную скамью — можно было с комфортом наблюдать за проплывающими мимо и заходящими в порт кораблями.
— Ее еще нет?
Луций взглянул вниз: у подножия лестницы стоял Антоний с полным кубком вина, своим неотъемлемым атрибутом. Неподалеку валялся кувшин, вокруг разлиты остатки вина. Антоний задал этот вопрос не потому, что не знал ответа. Луций был уверен у этом. Тем не менее, кинув на всякий случай взгляд в сторону реки, он откликнулся:
10
В Древнем Риме жрец, член этрусской коллегии жрецов. Гадать, предсказывать будущее надлежало главным образом по внутренностям (преимущественно печени) жертвенных животных (haruspicina — по латыни «осмотр внутренностей печени»).
— Нет. Нет еще. До завтра, скорее всего, не появятся.
— Мне считать это предсказанием?
Луций не хотел портить себе настроение, тем более что Антоний, в отличие от многих других, не слишком часто досаждал ему вопросами.
— Нет, всего лишь предположение. Слухами земля полнится. Местные жители дадут нам знать, когда египетский флот будет подходить к порту.
— Да-да, конечно. — Антоний взобрался на самый верх с неожиданной для его комплекции легкостью — очень крупный, он еще не растолстел и не слишком обрюзг, хотя и вливал в себя столько вина. Облокотившись на окаймлявшие стену перила, он не сводил взгляда с порта.
— Она тратит свое царское время… — произнес он то ли с удивлением, то ли с недовольством. — Луций не понял.
— Да, царице Египта нелегко выкроить время, — заметил он.
— Ты ведь не помнишь ее? Когда она жила в Риме, ты разъезжал по свету.
— Да… — кивнул Луций. — Я был в Галлии, затем в Испании, по приказу Цезаря. А когда я вернулся, она уже уехала из Рима.
— Жаль, что ему не удалось увидеть «покорение Рима Египтом» — так римляне называли явление царственной египтянки. — Говорят, она очень необычна.
Антоний расхохотался во все горло.
— Необычна? Ну, это слабо сказано. Да она страшна как черт! Нос крючком, подбородок загнут вверх и почти касается носа. Но представь: она начинает двигаться, говорить или устремляет на тебя свои огромные карие глазищи — и становится необыкновенно привлекательной. Какой там нос и прочее — уже не замечаешь… Эта женщина больше, чем просто красива. Она обворожительна.
Из уст такого ценителя женской красоты, как Антоний, это была наивысшая похвала. Луций поднял брови.