Трон Знания. Книга 1
Шрифт:
Хлыст забрался внутрь, заметался по земляному полу от окна к окну – может, Таша покажется или мальцы пробегут, дом-то его в двух шагах. Только ни хрена не видно – развалюха аккурат на краю пустыря стоит, а на нем лопухи разлапистые и мусора кучи. Не то что в сумерках, днем ни черта не разглядишь. Зато все слышно. Летят над пустырем песни хмельных мужиков, ругань баб да смех ребятишек и в кресты на окнах бьются. И кушаньем пахнет. Настоящим кушаньем, а не жратвой. Жируют селяне…
Вдруг снаружи прошуршало. Хлыст вдавился в угол, стиснул рукоятку кнута. Точно! За дверью
Он упал на колени, обнял псину. А она от счастья аж захлебывается и шершавым языком в лицо метит.
«Узнал, Агат! Узнал, чертяка!» – прошептал Хлыст и засмеялся.
Пес извернулся, мазнул слюнявым языком ему по губам. Так сладко на сердце сделалось, будто в детство окунулся. Потрепал Хлыст Агата за шкуру и к двери подтолкнул – беги, дружище, куда бежал. А псина не унимается. За рукав схватила, за собой тянет, мол, пошли, хозяин, домой. И все верещит на своем, на собачьем.
Всполошился Хлыст. Притянул Агата, по холке поглаживает, успокаивает, а сам брови хмурит. Псина вырвалась из рук, наружу выскочила и залаяла громко, с подвыванием. Со всем селением радостью делится.
Стоит Хлыст на коленках ни жив ни мертв. А мысли туда-сюда, туда-сюда. Похлопал в ладоши. Так меньший сынишка собаку звал, пока не умел разговаривать. Агат в мгновение ока на зов и прибежал.
Хлыст одной рукой обхватил его шею. Второй рукой морду сдавил: «Что ж ты, чертяка, творишь?» Еще крепче клыкастые челюсти стиснул. А псина мотает хвостом и, поскуливая, в глаза смотрит. А по морде слезы бегут.
Хлыст поцеловал Агата промеж ушей, прижался щекой к его широкому лбу и… Сердце тихонько так «цок» ледышкой о могильный камень души и вновь замерло.
Глубокой ночью Хлыст выбрался из развалин. Перебежками от куста к кусту, от кучи к куче, пересек пустырь и крадучись пошел по улице, кляня луну и звезды. Застывал, если где-то тявкала собака или орали коты в схватке за любезность кошки. Когда все стихало, выдерживал минуту и топал дальше.
Долго сидел под частоколом на другой стороне проулка, глядя на темные окна родимого дома. Конечно, Таша его не ждала, но могла выйти на двор Агата позвать. Как-то с самого начала повелось, что пес – любимец детишек – жил не в будке, а в прихожей.
Хлыст перебежал дорогу, покрутился возле дома: во дворе чисто, на веревках пусто. Озираясь, нащупал в кармане платочек, а в нем камушки. Только теперь не нужен платок. Агата больше нет, и не надо голову ломать, куда прицепить тряпицу, чтобы Таша поутру заметила и догадалась. И так жалко стало сапоги, хоть вой. Пусть жмут, пусть по горам лазать неудобно, а как вытянешь ноги к костру, как посмотришь на отражение искр в носке, сразу человеком себя чувствуешь.
Хлыст потерся плечом о двери, поцарапал ногтями по некрашеным доскам. Обождал чуток. Тихонько постучал. Не слышат…
Отломал веточку с куста, в щелку между дверью и косяком просунул и поддел щеколду. А когда переступил порог, замер. В потемках ничего не видно, а Хлысту свет не нужен.
Справа, под стеночкой, подстилка, на которой Агат спал. Два шага вперед – порожек и низенький проем. Не раз он спьяну о доску лбом бился. Налево кухня. Только нет там ничего – железную печку и полки для посуды еще до суда конфисковали.
Напротив кухни спаленка, в углу тюфяк, на нем семейство ютится ночами. Вперед – маленькая горница с двумя окошками, выходящими на сарай. Возле простенка приданое жены – настоящий стол и два добротных стула. Странно, как их не забрали? Таша говорила, что под столом сундук стоит, а сбоку двери шкафчик с тряпьем. Это Анатан уже после суда приволок.
И вдруг по затылку хрясть…
Приподнял Хлыст тяжелые веки. А он уже за столом сидит. В блюдце свечка огоньком трепещет и в глазах троится. Потряс головой, чтобы в мозгу прояснилось и в ушах перестало гудеть.
– В чем же пес провинился? – прозвучал сзади голос, и мороз до костей пробрал.
Хлыст дернулся. Да только привязан он к добротному стулу веревкой кнута. Примотан на совесть: ни выскользнуть, ни выскочить.
– Не рви жилы, Асон. Я тебя и так отпущу, – произнес Крикс и появился из-за плеча. – Но сначала по душам потолкуем.
– Нет у меня… – прохрипел Хлыст, облизнул пересохшие губы.
– Чего у тебя нет?
– Души нет.
– Значит, просто так потолкуем.
– Не о чем мне с тобой толковать.
Крикс уселся напротив, сложил ручищи на стол:
– А ты хорошенько подумай.
Хлыст съежился. Сидит перед ним тот самый командир стражей, что на горячем его застукал, в охранительный участок приволок, три дня в погребе без воды и еды продержал и всего лишь раз ударил. Зато как ударил! Приложил к груди толстенную книгу и заехал в нее кулаком. Потом еще долго Хлыст даже чихнуть толком не мог – от боли глаза из орбит вылезали.
И вот сидит этот командир напротив, можно сказать – в лоб дышит, а что-то в нем не так: говорит тяжело, с расстановкой; в окошко глядит; пальцем по столешнице тарабанит. По всему видно – время тянет. Кого-то ждет? Стража-калеку или подмогу из «Рискового»? Одно ясно – Крикс случайно в «Горном» оказался, а он, матерый волк, как последний придурок, себя чем-то выдал.
Вновь бес попутал. Хлыст уперся ботинками в сундук под столом, толкнул со всей дури к Криксу, чтобы того на пол свалить. Не рассчитал, что сундук тяжелее оказался, чем он сам с камушками в придачу, да навзничь со стулом так и упал. Зажмурился от боли в хребте, а когда расплющил веки, увидел под окошком две корзиночки, накрытые тряпицами. И запах такой… хлебушком пахнет.
– Где Таша? – судорожно сглотнув, спросил Хлыст.
Крикс поднял его, к столу придвинул и вновь уселся напротив:
– Хорошая у тебя жена. Верная, заботливая. Еду купила, вещички собрала. Только жалко бабу – не того мужика для жизни выбрала.
– А ты на жалость не дави. Где она?
– Уже не важно.
Хлыст привстал, потянулся к командиру (и стул не помеха):
– Говори, где она, а я уж сам решу – важно или нет.
– Таша заплатила за твою волю. Так и сказала: «Бери меня, только Асона не трогай».