Тропа каравана
Шрифт:
Какое-то время они сидели в тишине.
Атен думал о своих предчувствиях и опасениях. Ему давно хотелось поговорить с Хранителем о Мати. И вот сейчас, казалось, выдался случай как раз для такого разговора…
Но хозяин каравана так и не решился спросить, выбрав неведенье, пусть и томительное, однако, все же, не столь невыносимо жестокое, какой может быть только искренняя правда.
Колдун тоже молчал, задумчиво глядя куда-то в сторону. Казалось, что его большие черные глаза пронзали огненным взглядом пространство и время, вспоминая что-то, отделенное от
— Ты тоскуешь по семье? — караванщик и сам не заметил, как слова сорвались у него с губ. Он вовсе не хотел расспрашивать Хранителя о прошлом, зная по собственному опыту, сколь болезненными могут быть воспоминания о потерянном навеки. Но сказанного слова не заберешь назад. — Прости, — смутившись, пробормотал он.
— Все нормально, — Шамаш продолжал смотреть в пустоту, и хотя его лицо оставалось спокойным, караванщик заметил глубокую печаль у него в глазах. — Мне не больно вспоминать о том, что у меня было, ведь я отказался от этого по своей воле. Я знал, на что иду… И я благодарен богам за то, что они сохранили мне память, ибо это — все, что у меня осталось… Странно только, что она кажется такой чужой, бесчувственной, словно принадлежит кому-то другому… И в ней нет самого главного, что хотят знать разум, сердце, душа: не было ли все напрасно…
— Неужели ты сомневаешься?
— Да, ведь у меня нет возможности проверить, убедиться, что с теми, кого я должен был защитить, все в порядке, — опустив голову на грудь, он умолк.
— Странно, — в какой уж раз Шамаш удивлял караванщика. — У нас маг никогда не говорит о сомнениях, живущих в нем, он никогда не признается, что мог быть не прав, даже если это так…
— Возможно, в этом его сила, когда в ваших городах слишком многое зависит от Хранителя. Для вас он — полубог, которому и надлежит вести себя, словно так оно и есть. Я же — бродяга, странник, который никогда не сможет забыть об этом.
— Скажи… — Атен облизал вдруг пересохшие губы. "Если я не спрошу сейчас, то не сделаю этого никогда", — подумал он, заставляя себя успокоиться, собраться с силами… Сглотнув комок, подкативший к горлу, он продолжал: — Почему ты безропотно принимаешь то, что дала тебя судьба, идешь простым караванщиком, когда мог бы основать свой город, занять в нем положение, которого заслуживаешь по праву? Твоего дара недостаточно для этого или…
— Я знаю, каково отвечать за чужие жизни. Чем больше дар, тем больше власть, чем больше власть — тем больше ответственность.
— Но ты ведь не боишься ответственности?
— Нет. Страх тут ни при чем. Я просто не хочу.
— Никогда бы не поверил, если б мне сказали, что в мире есть человек, отказывающийся от трона Хранителя, — пораженный, прошептал Атен.
— Меня куда больше удивляет, что у вас находятся наделенные даром, готовые добровольно заточить себя в клетке, пусть даже золотой. Магический дар нуждается в испытании, в дороге. Только в пути он рождается, растет, крепнет… Без этого он угаснет, словно лишенный пищи огонь…
Шамаш умолк. Молчал и караванщик, не решаясь продолжать расспросы, которые вряд ли были способны приблизить его к исполнению надежд.
Атену показалось, что он начал понимать мага. И не только его. Богов тоже. А ведь до сих пор то, что Они бросили мага в снегах пустыни, казалось ему бессмысленно, даже безжалостно странным. Выходило же, что Они просто привели странника к подобным ему. Но если это так, караванщикам было не на что надеяться: стремление обрести свой город так и останется всего лишь мечтой…
"Что ж, — караванщик вздохнул. — На все воля богов. Мы должны благодарить их за то, что они дают, и не просить большего"…
Так он и сидел в тишине, глядя на свои шершавые, мозолистые ладони, словно пытаясь предсказать будущее по причудливо переплетавшимся линиям судьбу.
— Ладно, — когда молчание стало в тягость, Шамаш двинулся к пологу. — Уже поздно. И тебе, и мне нужно отдохнуть, — и он ушел, оставив караванщика наедине со своими мыслями.
Тусклый свет практически выгоревшей лампы освещал похожее на пещеру чрево повозки — маленький мирок караванщика, то единственное, что в странствиях по бесконечным дорогам пустыни отделяло его от снежной пустыни, не позволяя упасть, утонуть в ее бесконечности, замерзнуть во власти холодного дурманящего дыхания.
В эту ночь вокруг царила тишина — редкая спутница каравана. Тяжелый купол шатра и прочные толстые шкуры повозок заглушали звуки. И казались такими далекими, словно пришедшими из иного мира, шелест снега, тяжелое, грустное дыхание одинокой пустыни да возгласы дозорных, похожие на обрывки слов, произнесенных на чужом, непонятном языке.
Поджав ноги и подперев рукой голову, на грани между явью и сном, Атен бездумно смотрел перед собой ничего не видевшим взглядом, не узнавая окружавшего его, словно он стал чужим.
Хозяин каравана был не в силах разобраться в своих чувствах. В этот миг более всего на свете ему хотелось покинуть повозку, стоявшую на грани, по одну из сторон которой царила снежная пустыня, по другую, в шатре, беззаботно спал караван. Вот только он никак не мог решить, куда ему идти…
— Атен! — вместе с порывом морозного, искрившегося осколками снега ветра, в повозку ворвался голос Евсея, приподнявшего внешний полог.
— Залезай скорее, не напускай холода, — недовольно проворчал хозяин каравана, не удостоив помощника даже взглядом.
— Почему не спишь? — тот снял посеребренную изморозью шапку, расстегнул полушубок и уже торопливо растирал шерстяным платком замерзшие щеки и нос. — Братишка, признаюсь, ты выглядишь неважно. Тебе стоит хоть немного отдохнуть, пока все спокойно.
— Появились предвестницы Метели? — голос караванщика звучал безразлично, как-то отрешенно, словно в этот миг он был слишком далек от мыслей о реальном мире и его обыденных забот. Да, он спрашивал. Но, при этом, не ждал ответа.
— Нет, ветер тих и робок, словно невеста накануне свадьбы, ночь ясна и пустыня от горизонта до горизонта лежит, как серебряная чеканная тарелка… — беззаботно ответил помощник.