Тропа Кайманова
Шрифт:
— Якши халат! Давай бери! — повторял он. — Всего полпуда джегуры!
Наблюдавшему из укрытия Якову было ясно, что ни халат, ни джегура старика не интересуют. Только Барат. А если так, то старик в свою очередь заинтересовал Кайманова: с чего бы это ему проверять, что за новый человек появился на базаре?
Старику, видимо, надоел навязчивый продавец халата. Обернувшись, он гневным жестом — рукой от груди — послал его прочь.
Барат, пожав плечами, отошел. В толпе мелькнуло знакомое Кайманову лицо пожилого туркмена, с которым встретился
Так это же Баба-Бегенч!
Взгляд был мимолетным, движение — едва заметным, но Яков понял: старик передавал Барата Баба-Бегенчу. Это уже удача! Теперь важно незаметно выйти из оперпункта, не упустив из виду Баба-Бегенча.
— Халат! Халат! Новый халат! Тельпек! Брюки! Новые брюки! — подавал голос Барат.
Едва Яков вышел из милицейского оперпоста, как его тут же узнали... Ну и что, если узнали? Не для того он сюда прибыл, чтобы прятаться. Надо как можно скорее взять старика и Баба-Бегенча, чтобы весть о появившемся в Карагаче Ёшке Кара-Куше не распространилась дальше.
Кайманова все еще не отпускала малярия, донимавшая его в течение нескольких месяцев. Он знал, что внешне мало чем отличается от завзятого терьякеша, на то и рассчитывал. Но сейчас его маскировка под курильщика опия теряла всякий смысл. Уж если Яков узнал старого знакомого, то и Баба-Бегенч наверняка узнал его.
— Барат, — поравнявшись с другом, проговорил Кайманов, — Скажи Абзалу, пусть берут длинного парня с хурджинами. Сам не спускай глаз со старика, если будет уходить, скажешь милиционерам, чтоб задержали. И подстраховывай меня. Иду за Баба-Бегенчем.
— Давай, Ёшка. Понял тебя, — не оглядываясь ответил Барат.
Яков с радостью отметил, что старый контрабандист Баба-Бегенч, делая роковую для себя ошибку, юркнул в глинобитное сооружение с вытяжной трубой, маленькими окошками под крышей, двумя выходами, огороженное дувалом выше человеческого роста.
Кайманов тотчас вошел туда же. На счастье, они оказались там вдвоем.
Нос к носу столкнувшись с Каймановым, Баба-Бегенч полез было за отворот халата, но, зная, что с Кара-Кушем ему не справиться, бессильно, с искаженной злобой лицом опустил руки.
— Узнал, говоришь? — по-курдски спросил Яков.
Баба-Бегенч, не отвечая, смотрел на него с ненавистью и страхом.
— А если узнал, давай без шуток. Пойдешь впереди меня. Вздумаешь убегать, вот он догонит...
Яков приоткрыл черную клеенчатую сумку, в которой лежал маузер.
— Повернись к стенке, подними руки...
— Не имеешь права, я ничего не украл, ничего не продавал...
— Насчет права разберемся, — пообещал Кайманов. — За тобою столько старых грехов, что с лихвой хватит...
Яков вытащил из-за обмотки на правой ноге Баба-Бегенча нож, потом, охлопав халат, нащупал длинный кинжал в планке рубахи, где были пуговицы. Этот кинжал, узкий, как трехгранный штык, был настолько искусно замаскирован, что вряд ли кому пришло бы в голову искать оружие в таком месте. Но в практике Якова встречались подобные случаи, особенно когда имел дело с опытными контрабандистами.
Удостоверившись, что больше оружия у Баба-Бегенча нет, Кайманов жестом приказал ему выйти из столь ненадежного убежища.
С клеенчатой сумкой в руках, из которой в случае необходимости можно было одним движением выхватить маузер, Кайманов, идя вслед за Баба-Бегенчем, увидел, что Барат выполнил его поручение, передав милиционерам не в меру любопытного старика. Кивком Яков подозвал Барата, и они, с двух сторон блокируя старого главаря контрабандистов, повели его к выходу с базара.
Это была большая удача. Если старик ничего не скажет, поскольку задержали его лишь по подозрению, то Баба-Бегенчу есть что рассказать. Пусть хотя бы назовет тех, с кем таскал и сбывал контрабандный опий. А от терьячных дел, как правило, недалеко и до гитлеровской агентуры.
— Не упусти Баба-Бегенча, — вполголоса бросил Яков Барату. — Вон идет военный патруль, а вон — милиционер. Подай им знак, чтобы блокировали...
И в эту минуту, когда все, казалось, складывалось так удачно, Кайманова словно громом поразило, он просто не поверил своим глазам: всего в каких-нибудь десяти — пятнадцати метрах за снующей и толкающейся толпой он увидел дочь старого проводника Хейдара Дурсун, которая, как известно, оставалась по ту сторону кордона вместе с Ичаном. Она что-то меняла, торгуясь с пожилой узбечкой, протягивая ей цветастый платок, чуть ли не тот, что получила в подарок от господина Фаратхана, когда отец ее доставил к нему целым и невредимым главаря бандитов Аббаса-Кули.
Взгляды Якова и Дурсун встретились. Дурсун мгновенно натянула до самых глаз яшмак, отвернулась, тут же прекратила торг с обладательницей каких-то продуктов, стала выбираться из толпы, спеша поскорее уйти с базара.
Кайманов бросился за ней, но, как назло, толпа по непонятным причинам вдруг закружилась вокруг него, а справа и слева стали появляться такие бандитские физиономии, что Яков невольно подумал: уж не попал ли он в переплет?
Но нет, расталкивая завсегдатаев базара, Яков наконец выбрался из толпы, нырнул в какую-то примыкавшую к базару улочку и, потеряв из виду Дурсун, с тревогой осмотрелся.
Дурсун исчезла, пропала, провалилась сквозь землю, будто ее и не было.
По привычке маскируясь за какой-то мазанкой, Кайманов лихорадочно осматривался. Ему показалось, что в самом конце улочки, состоящей из непрерывно идущих дувалов и кибиток, мелькнула женская фигура. Добежав до угла, он увидел Дурсун, скрывшуюся в переулке.
На мгновение остановившись, Яков удостоверился, что на улице ни впереди, ни позади никого нет, и, теперь уже не слишком опасаясь, кинулся за Дурсун.
В какой-то миг он заметил, как в дальней кибитке приоткрылась дверь, со всех ног бросился туда, к немалому испугу спешивших куда-то женщин и гонявших тряпичный мяч подростков.