Тропиканка. Том второй
Шрифт:
— По-моему, ты спятил, — сказал Витор.
— Нет, я в здравом уме. Жаль, что ты не захотел быть со мной искренним. Но это никак не отразится на моей работе, так что можешь, как прежде, на меня полагаться.
Дальнейшие события закрутились, как в детективе, где роль сыщика неожиданно выпала Бонфиню. А началось все с того, что он случайно услышал, как Сузана, отдавая Дави какую-то папку, сказала:
— Вот, пожалуйста, данные об акционерах. Полная картотека, как вы просили.
Удивленный,
Проанализировав данные картотеки, Дави доложил результат Витору. А тот, похвалив его за оперативность, счел возможным вернуться к недавнему разговору об Оливии:
— Верно ли я понял, что ты отдаешь мне свою бывшую невесту?
Дави стоило большого труда сдержаться, чтобы не ответить ему подобающим образом.
— Прошу тебя только об одном, — сказал он глухо, — не заставляй ее страдать.
В тот же вечер Витор нанес визит Оливии, вызвав в ее душе странное, неожиданное смятение. Но прежде чем встретиться с ней, Витору повезло услышать очень важную фразу, брошенную Бонфинем жене:
— Изабел, прошу, не отвлекай меня по пустякам. У меня серьезный разговор с Гаспаром. На фирме обнаружились кое-какие проблемы, и я должен посоветоваться с ним, пока еще не слишком поздно.
Никем не замеченный, Витор притаился в прихожей, надеясь услышать, о каких проблемах Бонфинь будет говорить с дедом, но тот, набрав номер, вскоре положил трубку:
— Как назло, его нет дома.
Выйдя из укрытия, Витор нагло спросил, какие дела могут быть у Бонфиня с дедом, который давно уже не занимается фирмой?
— Это старое дело, которое осталось не разрешенным еще с тех пор, когда Гаспар работал, — проявил осторожность Бонфинь. — Я что тебя привело к нам?
— Кажется, мне не слишком рады? — беззастенчиво напрашивался на любезности Витор. — Я, в общем, пришел к Оливии.
Изабел, услышав это, расплылась в радушной улыбке и с превеликим удовольствием проводила гостя в комнату дочери, а Жанаине велела отнести туда поднос с выпивкой и разными угощениями.
Оливия, понимая всю двусмысленность ситуации, в которой она оказалась, была сдержанной, напряженной, и Витор предложил ей выпить. Она сказала, что вообще пьет очень мало, дав ему повод перейти в решительное наступление:
— Ну да, ты не пьешь, не куришь, ведешь себя всегда очень прилично. Этакая благовоспитанная девушка. Но я уже давно замечаю за тобой один грешок: ты усиленно скрываешь то, что само рвется наружу. Тебя не устраивает Дави, потому что он слишком правильный, слишком предсказуемый, не так ли? А тебе хочется чего-то иного — более страстного и даже в некотором роде порочного!
— Витор, ты не имеешь права так говорить со мной! — залившись краской, попыталась
— Нет, я хорошо тебя изучил. Ты говоришь одно, а глаза тебя выдают, говоря совсем другое. Ты мечтаешь о мужчине, который вел бы себя с тобой более решительно, чем Дави, — и, не дав ей опомниться, сжал ее в своих объятиях, а затем страстно поцеловал в губы.
Оливия поначалу сопротивлялась его натиску, но в какой-то момент Витор почувствовал, как плечи ее обмякли, а губы сами раскрылись навстречу поцелую. Первый успех придал ему большую уверенность, и он страстно, почти грубо стал срывать с нее платье.
Это отрезвило Оливию. Резко оттолкнув Витора и отпрянув назад, она поспешно стала поправлять платье. А Витор, не давая ей перевести дух, заговорил горячо и взволнованно:
— Неужели ты хочешь свести меня с ума? Тебе нравится мучить мужчин, заставлять их стелиться у твоих ног? Ведь ты вся дрожишь, но не от страха, а от удовольствия! Ты ищешь любви, и любви дикой, грубой, такой, чтобы тебя наизнанку выворачивало от наслаждения! Не упрямься, иди ко мне.
Слушая его, Оливия чувствовала, что каждое произнесенное им слово отзывается в ее теле судорожной вибрацией — непривычно новой, пугающей, но в то же время захватывающей, властно подчиняющей волю и рассудок…
Витор, хорошо понимавший ее состояние, выждал, пока волнение плоти пересилит в ней здравомыслие, и вновь обрушился на бедную неопытную Оливию с градом поцелуев.
Чем бы все это кончилось, неизвестно, если бы в комнату не вошла Изабел.
— Я принесла вам фрукты, — пропела она елейным голоском, но, увидев смущение дочери, сделала понимающее лицо и поспешила удалиться: дескать, не буду мешать влюбленным.
— Господи, я, наверное, сошла с ума! — казнила себя Оливия.
— Нет, тебе понравилось! — беспощадно добивал ее Витор.
— Я не знаю, что со мной случилось, — продолжала она ругать себя.
— А я — знаю! Произошло то, что давно уже должно было произойти.
— Ничего ты не знаешь! — злясь на него, но прежде всего на себя, решительно заговорила Оливия. — В тебе сочетается все то, что мне неприятно. Ты — просто живое воплощение того мужского типа, который всегда вызывал во мне отвращение. Если есть на свете человек, с кем бы я не хотела иметь ничего общего, — так это ты!
— Невероятно! — насмешливо произнес Витор. — Мне еще никто не говорил такого после поцелуев. Но я не против, меня это возбуждает.
— Ты циник! Господи, какой же ты наглый, деспотичный, лживый!..
— И поэтому ты в меня влюбилась? — расхохотался он.
— Нет, просто я на минуту расслабилась. Но впредь ничего подобного не повторится.
— Перестань врать самой себе. Ты же страстная женщина. Ты вся дрожишь, когда я к тебе прикасаюсь, — и он вновь попытался ее обнять, но на сей раз Оливия проявила твердость, грубо оттолкнув его.