Тропою испытаний. Смерть меня подождет
Шрифт:
Василий Николаевич расшевелил костер, повесил чайник и стал готовить ужин приезжим. Я же, не в силах сдержать любопытства, решил разыскать Улукиткана, чтобы, прежде чем старик придет в лагерь, узнать, догадался ли он действительно о приезде давнишних приятелей. У меня не было оснований не верить этому низенькому, очень разговорчивому гостю, и в то же время такая догадка казалась невероятной.
В лесу было просторно, глухо. На вершинах гор давно померкли поздние следы заката. Похолодевшую землю прикрыла молчаливая ночь. Иду почти на ощупь. С
Но вот из глубины старой, замшелой тайги доносится протяжный гул, какой часто приходится слышать ночью в лесу среди глубокой тишины.
И мне вдруг почудилось, будто тайга, подслушав наш разговор со стариками, вспоминает о чем-то давно минувшем. Я останавливаюсь, гул обрывается. До слуха доносится шорох, а затем и шаги. Иду на звук.
– Однако, ты за мною идешь? – встретил меня Улукиткан.
– Да. Слышал, волки внизу выли? – сказал я, пытаясь отвлечь старика от истинной причины моего появления.
Старик добродушно рассмеялся, как смеются взрослые над наивной шуткой детей, и мне вдруг стало неловко, хоть я и не понял, над чем он смеется.
– Лучше скажи, что налим на тебя лаял, скорее поверю, – произнес он, успокоившись.
– Да ты что, Улукиткан, почему сомневаешься? Ей-богу, сам слышал, и не один выл, а стая.
Лицо старика вдруг стало серьезным. Он укоризненно покачал головой:
– Давно тайга ходишь, а не знаешь, что это время в лесу волки не воют.
– Но ведь не я один, все слышали, почему же ты не веришь?
– Пошто не верю? Сам тоже слышал, только это не волки выли, а человек. Разве на стоянку никто не приходил?
– Приехали двое стариков.
– Э-э, значит, правда моя! – воскликнул обрадованный Улукиткан. – Это старый Осикта [39] приехал. Он шибко мастер выть, хотел меня обмануть, да напрасно – его песню я хорошо знаю, не забыл. Другой люди так петь не могут.
– А какой он из себя, ты помнишь? – спросил я, испытывая старика.
– Маленький, как мышь, узенький, нос острый, что шило, везде лезет, язык на месте долго не лежит.
39
Осикта – коготь.
Это было подмечено так точно, что мне больше ничего не оставалось, как подивиться всему тому, чему я был свидетелем в этот вечер, и покорно следовать за стариком, думая о его огромном житейском опыте. Эти старики научились постигать природу вещей, событий, и в этом их величайшая мудрость. Прожив всю свою жизнь в суровой тайге, как никто другой, они знают, что на земле все существует во взаимной связи и что природа открывает свои тайны лишь тем, кто понимает ее. А понимать – это значит уметь бороться с нею.
– Кого другого притащил Осикта? – спросил Улукиткан.
– Старика. Он тоже пастух Ироканского колхоза.
– Однако, Тешка. Толстый, что старый пень, и
– Его имени я не знаю, но, видимо, он. Очень молчаливый старик. Они убили раненного тобою сохатого, по пуле догадались, что ты здесь, приехали проведать и привезли мясо за пулю.
– Хорошо, что старики не забывают наших обычаев, не все раньше было худо, – ответил Улукиткан, но не спросил, как они нашли нас.
Видимо, это ему было так же ясно, как и то, что за ночью последует день.
Улукиткан шагает впереди, ощупывает посохом проход меж стволов сонливых лиственниц. Над тайгой распласталась грозная туча. Темень, черная и холодная, сгустилась в кустах. Где-то позади, у подножия сопки, надоедливо гудит козодой.
Но вот сквозь тьму блеснул луч света, показались палатки, залаяли собаки. Пахнуло распаренным медвежьим мясом.
Услышав наши шаги, старики поднялись с насиженных мест и, всматриваясь в темноту, замерли. С какой точностью обрисовал их Улукиткан! Осикта стоял боком. Он был именно узеньким, а в профиле продолговатого лица с выдвинутыми вперед челюстями было что-то мышиное. Второй старик, толстяк Тешка, высунувшись вперед, стоял сгорбленный, опираясь руками о согнутые колени. В этой позе он был похож на старую копалуху.
Налетевший ветерок взбудоражил костер, бросил во тьму сноп искристых звезд. Толстяк, прищурив глаза, с птичьим любопытством взглянул на подошедшего приятеля, и от скупой старческой улыбки округлилось его плоское лицо, черной дырой распахнулся рот.
– Здорово, Улукиткан! – сказал он. – Дай руку… Вот так… Теперь я верю, ты жив. Все бегаешь, прячешься от смерти? Она везде найдет.
– Бегучего не сразу догонит, – ответил тот и, повернувшись к Осикте, поймал на себе его хитрый, притаившийся взгляд.
– Подожди, Тешка, не обмануться бы, – сказал узенький. – Надо хорошо разобраться – может, это не Улукиткан.
И он, щуря глаза и комично вытягивая шею, стал осматривать нашего старика, мял руками молескиновые штаны на нем, заглядывал под телогрейку; приседая на корточки, долго разглядывал ботинки, всему удивлялся. В его сжатых губах, на кончике жиденькой бороденки, во взгляде затаилась шутка.
Улукиткан же стоял, как на смотринах, сдерживая улыбку.
Но вот Осикта стащил с него шапку и, увидев остриженную голову, ахнул, фыркнул, ткнул пальцем в живот и продолжал звуками выражать свое удивление.
– Ей-богу, Тешка, ты угадал, это он! Смотри, голову опалил, залез в одежду лючи. Только Улукиткан может так хитро спрятаться от смерти! А мы с тобой не догадались, что старый сохатый даже не линяет.
– И то правда, – ответил толстяк, переступая с ноги на ногу, как гусь во сне. – Если он придет в таком виде к прадедам, перепугает там всех, после и нас с тобой не пустят туда… Что ты, Улукиткан, на это скажешь?
– После меня, верно, вас могут не пустить, – ответил тот. – Так уж я лучше тут маленько подожду, а вы оба отправляйтесь вперед к дедам.