Тропы Алтая
Шрифт:
Пространства Азии словно выдвигали Рязанцева на край земли, на самую границу с космосом, в котором уже вычерчивали свои орбиты искусственные спутники и куда вот-вот должен был проникнуть человек. Сам же Рязанцев уже привык к тому, что иной мир, в котором все «не так» — «не то» пространство, «не тот» счет времени, «не те» представления о жизни, — как будто вплотную придвинулся к миру «этому» — обыкновенному, сегодняшнему.
Ощущение почти доступной границы между «тем» и «этим» обостряло в нем еще и другое чувство — будто он живет па границе двух различных времен, когда кончается
Так со всеми своими сомнениями, догадками и предчувствиями, которые внушала ему земля всякий раз, как она открывалась ему навстречу, и которые появились в нем и давно и недавно, может быть, только в этом полете, Рязанцев приблизился к высоте 1406,6.
Это была приплюснутая сверху сопка, хорошо различимая на фотоплане в виде чуть белесого пятнышка, а в натуре покрытая разреженным кедрово-лиственничным лесом по северному склону и буроватыми каменными глыбами по южному. Еще издали ее можно было заметить среди других таких же сопок: на вершине возвышалась триангуляционная вышка, блистающая свежеотесанными бревнами.
Когда пролетали прямо над этой вышкой, она стала почти неразличимой — несколько деревянных порыжевших перекладин крест-накрест и больше ничего, но, когда зашли справа, это снова был ажурный и стройный маяк, воздвигнутый человеком среди бесконечных темносиних гор, кое-где перемежавшихся желтоватыми каменными россыпями и молочными пятнами снегов.
На маяки всегда нужно смотреть издали. Рязанцев кивнул Иващенко, они расправили на коленях аэрофотопланы, подложив под них по толстому куску картона, и стали внимательно обозревать местность — Рязанцев с правого борта и вниз, в стекло почти под самыми ступнями ног, Иващенко — вниз и налево.
Темные контуры плана — одни чуть светлее, другие словно залитые черной тушью — представились на земле то разреженными, то густыми лесами, белесые пятна были в действительности каменными россыпями, а тонкие причудливые извилинки — зеленоватыми ручьями.
Эти ручьи и речки помогали Рязанцеву быстро ориентироваться, он прокладывал на плане курс вертолета, а справа от линии курса уже не составляло труда нанести все те подробности, которые требовались для «Карты растительных ресурсов Горного Алтая».
А потом были второй и третий дни полетов.
Вертолет возвращался к базе лесной авиации, они ночевали в небольшой, жарко натопленной избушке, с утра механик долго осматривал машину, гонял мотор, потом заправлялись горючим и летели.
Один раз зашли далеко на запад, стала видна полоска тракта, рассекающая горы, и тут Рязанцев вспомнил о Елене Семеновне Парамоновой — жене директора маралосовхоза.
Теперь Парамонов был уже бывшим директором.
Недавно где-то в этих же местах отряд ехал по тракту, и, когда миновали небольшое село, решили покрепче закусить в чайной.
— Стоп у ресторации! — крикнул Вершинин-старший Владимирогорскому.
Остановились. Но тут встретили объявление: «Столовая закрыта на обед». Ждать не стали, и только тронулись дальше, как Рязанцева кто-то окликнул.
Это был Парамонов — в потертом кожаном пальто, в новенькой зеленой фуражке военного образца. Он стоял на подножке грузовика и, должно быть, отдавал какие-то распоряжения шоферу. Грузовик был заполнен домашним скарбом.
Там были стол, буфет, стулья — все те вещи, которые так сияли необыкновенной чистотой в доме Елены Семеновны.
— С повышением, Алексей Петрович? — догадалел Рязанцев.
— А как же! В город! И квартира готова, и вообще все!
— Елена Семеновна где же?
— Уже на месте! — и помахал фуражкой.
— Где?
— На месте…
— Передавайте привет… Скажите, Рязанцев желает ей и в самом деле быть на своем месте… Хочет, чтобы так и было!
— Передам. Обязательно.
С вертолета все нынешние земные встречи с людьми вдруг показались Рязанцеву немного чужими, не совсем его собственными, а чьими-то еще. И только одна встреча с Полиной чем дальше, тем все яснее ему вспоминалась — первая встреча с нею в лагере, неожиданное ее появление, а потом — этот голос у костра: «А знаешь ли, Ника…» И не вопрос и не ответ. И все, и ничего… Всякий раз что-то новое — и повторение, повторение…
В последний день полетов должно было открыться Телецкое озеро.
Он ждал его, и оно открылось между двумя вершинами своим противоположным восточным берегом, скалистым и отвесным, и еще — узенькой полоской воды цвета сизого голубиного крыла, только прозрачного и с легкой прозеленью, отраженной из глубины и едва мерцающей на поверхности.
Вершины медленно, едва не касаясь вертолета, проплыли под ним, а тогда озеро предстало все — заключенное в отвесных скалах. Выше скалистые берега переходили в более пологие склоны, там и здесь, местами гуще, а местами реже, по этим склонам к озеру приближался лес, почти повсюду хвойный и только кое-где лиственный, пожелтевший и еще — с красными пятнами не то осины, не то боярышника, а в складках между гор лежал снег, и снежные пятна соединялись с озером тонкими белыми нитями — это были струи водопадов, казавшихся совершенно неподвижными…
Но ни вершины, ни снега, ни даже облака — ничто не отражалось в гладкой поверхности озера. Оно будто тлело в глубине своей зеленоватым огнем, и, неяркие, временами чуть синеющие, эти огни тотчас вспыхивали повсюду, где едва-едва проступало очертание скалы, отражение снежного пятна или облака, и отражение это, еще не успев возникнуть, уже исчезало.
Таким было в этот день Телецкое озеро.
Четыре-пять километров в ширину и в длину семьдесят километров отвесных скал с той и другой стороны, вытянутых почти строго по меридиану, а между скалами впаян как бы огромный и прозрачный камень, мерцающий холодным светом.
Озеро существовало в мире будто само по себе, от всего замкнутое, ничто не отражающее — только свою бездонную глубину.
И Рязанцев смотрел и смотрел вниз, не видя больше далей, покуда впереди, на северной оконечности озера, там, где оно круто поворачивало на запад, не показалось несколько домиков, один среди них, кажется, двухэтажный, а на берегу — причал с ярко-белым катером и такой же моторной лодкой… Яйлю — поселок заповедника, территория которого простиралась по восточному берегу озера до самых истоков Чулышмана.