Тропы Алтая
Шрифт:
Только один человек способен был это сделать, только к одному она сейчас, сию минуту могла бы прильнуть, выплакаться у него на руках и до конца поверить в его прощение. Этот единственный человек совсем недавно был рядом с нею. Она его погубила.
Если бы она погубила кого-то другого, для раскаяния оставалась бы Онежка. Если бы!
Все, что Рита теперь видела и слышала, все-все это было уже увидено, услышано, пережито и передумано Онежкой, и сколько бы Рита ни просуществовала на свете после нее, она никогда не достигнет понимания чего-то,
И Рита шептала Онежке ласковые слова, которые берегла для нее одной с первой их встречи.
В этом ласковом, тревожном и страстном шепоте сначала не было ничего странного: они шли вместе, рядом, все в гору, среди огромных камней, чуть-чуть освещенных луной, голубоватых с одной стороны и черных как уголь с другой.
Но потом Рита вдруг поняла, что она одна…
Смысл одиночества был жесток. Стало казаться, будто она одна всю жизнь и всю жизнь стремится неизвестно куда, неизвестно зачем, а на этом бесконечном пути только что случилась первая и последняя встреча — Онежка встретилась ей. Встреча была краткой, Рита не успела спросить у Онежки, куда ведет тропа.
Вошла в лес.
В лесу она сразу же потеряла бы свою тропу, но тут была поляна — правильный круг излучал темно-синий свет и казался отверстием в глубь земли. Из отверстия появилось что-то живое.
Живое и огромное обернулось на звук Ритиных шагов и застыло: должно быть, рассматривало ее.
Рита не испугалась, протянула руку и оперлась на ствол какого-то дерева. Стала ждать, что случится дальше.
Блестящий фосфорический глаз неподвижно уставился в нее, слышно было дыхание, скрип зубов, похрапывание.
Потом живое попятилось и заржало — это была лошадь.
— Какой человек ходит?
Все стало понятным — на поляне кормилась лошадь, а где-то здесь, рядом, кто-то ночевал.
— Какой человек ходит? — снова спросил голос, и теперь Рита увидела слабый свет тлеющих углей и темную, едва различимую фигуру.
— Человек… — ответила она. — Обыкновенный…
— Баба?
Рита промолчала.
— Девка?
Рита промолчала.
Костер вспыхнул ярче, а перед костром на коленях, в огромной меховой шляпе, весь в пестрых бликах, возник человек.
Рита подошла ближе. У костра сидел старик алтаец; редкие волосы торчали у него на подбородке, из-под лохматой шапки глядели узкие глазки.
— Сопсем живой девчонка! Скажи, откуда взялся, сопсем живой! Садись!
Рита присела на корточки. Старик еще поглядел на нее и сказал:
— Твой палатка четыре штука там стоит? — показал рукой в сторону, откуда Рита пришла.
— Должно быть, там… — кивнула Рита.
— Большой дорога бежишь? Бийск бежишь?
— Бийск…
— Ай-яй! Какой такой начальник! Куда глазам глядит! Ай-яй! Какой начальник — один девка хоронил, другой девка ночью лес бежит! Собрание делать надо, говорить ему надо, учить надо — вот что!
Помолчав, Рита ответила:
— Нисколько не виноват наш начальник. Совсем не виноват. Другие виноваты.
— Ты?
— Что — я?
— Бестолковый девка! Ты виноватый?
Рита снова не ответила, старик сказал:
— Тогда тебе собрание надо делать… Тебе говорить, зачем ночью лес бежишь? — Еще поглядел на Риту, пошевелил веточкой огонь. — Сам не знает, почто бежит, вот какой умный девка! Почто твой начальник будет отвечать? Ай-яй! — Сердито стал набивать трубку с длинным и тонким мундштуком.
Покуда не говорил ни тот, ни другой, потрескивал костер, как будто тоже хотел вмешаться в разговор.
— Ты, значит, дед, здешний? О нашем лагере все знаешь?
— Здешний зачем лес ночевал? Здешний дома спит, избе спит, подушка под голова… Дальний. Шибко дальний я. Чулышман-река слыхал? Улаган-район слыхал? Вот как дальний!
— А про наш лагерь знаешь? Откуда?
— Не шибко старый еще… Глаза глядят, ухо слышит. Сам коня седлаю, верхом сажусь — пенек не надо. Верхом еду, гляжу, людей слушаю, как не знать? Все знаю…
— Куда же едешь?
— Горный еду.
— Горно-Алтайск?
— Туда… Сына глядеть надо.
— Маленький сын?
— Зачем маленький! Сопсем большой начальник! Радио говорит — все слушают. Район поедет — все знают, все здороваются. Однако отец — все равно надо глядеть. Думаешь, нет?
— Надо… Обязательно.
Старик запахнул на себе пеструю потрепанную шубу и прислонился спиной к обгорелому пню, держа обеими руками трубку. Вздохнул.
— Конь ногу портил. Шибко ехать — после из коня мясо делать, ферму сдавать, черных лисиц кормить. Жалко — умный конь, хороший конь, который год вместе ездим сына глядеть. Здесь такой конь не найдешь, нет. Такой конь Чулышман живет, давно там живет. От Сартакпая остался.
— Сартакпай кто?
— Человек. Силы было много. Шибко много!
— Герой?
— Зачем герой? Как надо все делал, сильный. Правый рука видел? — Старик поднял руку. — А?
— Вижу.
— Палец видел? — сжал руку в кулак и, внимательно рассматривая ее, как бы ожидая чего-то необыкновенного, медленно разогнул указательный палец. — Тоже видел?
— Тоже.
— Сартакпай палец вот так — борозда делал! — Старик провел пальцем по золе и не остывшим еще углям. — Борозда делал — Чулышман-река побежал…
— Обожжешься, дед.
— Сартакпай левой рукой все равно правильно делал: вот как Башкаус-река побежал! — еще провел в золе борозду. — Вот!
— Сказка…
— Правильно делал, какой такой сказка? Сартакпай сына ждал — тоже сильный был… Ушел Катунь-реку делать. Три дня сына ждал. Три дня палец к земле прижимал. Когда поднял палец, там озеро уже. После русские пришли. «Телецкое» дали имя! По-нашему — Золотое озеро, Алтынь-Коль. Все правильно! Вот! Гляди! — показал на золу около костра — там были знакомые очертания, географической карты Алтая: Чулышман, Башкаус, Телецкое озеро, Бия. — По-другому знаешь, сказывай, слушать буду!