Тропы Алтая
Шрифт:
Однажды, когда он навестил Полину, возник разговор о молодежи.
И тут оказалось весьма кстати коснуться мысли, которую в свое время он не успел доказать Сене.
Как будто продолжая тот давний спор, Рязанцев стал горячо утверждать, что моральные нормы создает не то меньшинство, которое о них говорит и пишет, а то большинство, для которых этих норм как будто и вовсе не существует. Эти люди живут так, как им удобнее, удобнее же им быть честными, чем бесчестными; быть верными мужьями и женами, чем неверными; быть хорошими родителями и детьми, чем плохими. Мораль для них — не самоотречение, не жертва, не наказ сверху, скорее всего она для них — своеобразный эгоизм.
Полина слушала его внимательно, перелистывала журнал, потом отложила журнал в сторону. Когда же он кончил, кивнула:
— Вот и все… Все очень просто.
— Что это значит? — спросил ее Рязанцев.
— Милый Ника! Как же тебе, оказывается, немного надо, чтобы стать поистине несчастным!
Очень удивившись, Рязанцев спросил снова:
— При чем тут я? Разве обо мне речь?
— Как немного — один раз не поверить самому себе, перед самим собой не оправдаться…
Потом он пришел к неожиданному для себя выводу: Полина была умнее Сени. Несравненно умнее. Отсюда снова возникла у него некая теория, и снова он обязательно должен был изложить ее Полине.
— В мире два гения — мужчины и женщины, — говорил ей Рязанцев. — Гений мужчины — это паровоз, самолет, открытие Америки, расщепление атома. Это Бетховен, Толстой, Репин, но все равно все это открытия, открытия! Куда только одни открытия привели бы человека — никто не знает. Они ведь и соединяют людей и разъединяют их. Но есть еще гений женщины — как бы велик он ни был, он никогда не станет ни сенсацией, ни открытием, а между тем как раз он ставит людей в человеческие отношения друг к другу… И чем дальше идут открытия, тем больше необходим людям этот…
— Ну конечно, — как-то очень просто согласилась она. — Конечно, ты прав. Это знает каждая женщина. Если она женщина… И, наверное, ты не сам пришел к этой мысли. Наверное, тебе подсказала ее женщина. Зоя?
Рязанцев и Зоя — его жена — были из одного класса, с одного двора, и задолго до окончания школы они рассказали друг другу, кем они будут: он — географом, путешественником и ученым, Зоя — доктором.
Учились же в разных вузах и в разных городах, встретились только после войны.
И когда встретились, их несказанно удивило, что они такими и стали, какими хотели стать. Сколько жизней было унесено, сколько судеб искалечено — они же узнали друг в друге тех людей и те характеры, о которых мечтали, когда и людей-то этих еще не было, а были мальчишки и девчонки из «А» и «Б» классов 61-й школы, из второго и третьего подъездов большого серого дома, с магазином охотничьих принадлежностей в первом этаже и с сердитым дворником Абдуллой во флигеле.
Должно быть, своим удивлением они были обязаны и своей любви уже не очень молодых людей — и тому и другому пошло за тридцать.
И они думали, что это удивление будет сопутствовать им всю жизнь.
Рязанцев воевал в зенитной артиллерии, а потом война снилась ему каждую ночь, только он ее не видел, а слышал во сне — слышал грохот орудий и переживал неимоверное напряжение боя, когда весь мир как будто превращается в цель, которую во что бы то ни стало нужно накрыть… И Зоя тоже хотела бы забыть госпитали, палаты и коридоры, ампутации и трупы, но не верила, что когда-нибудь забудет все это.
А забыли оба уже через несколько лет. Школьные годы и те вспоминались гораздо чаще, словно они стали ближе, чем война. Наверное, так и нужно было — забыть войну, но почему-то вслед за тем исчезло и удивление друг другом. Как будто ничего особенного не было в их встрече, как будто иначе не могло быть. Любили, но уже не удивлялись.
Но вот лет пять тому назад Рязанцев заболел и оказался в областной больнице. Сосед по койке, немолодой, хворый, должно быть из больничных завсегдатаев, сказал ему:
— Повезло, парень…
— Какое же это везение — попасть в больницу?
— Третий раз ложусь, и то Христом-богом выпросился к доктору Рязанцевой. К Зое Павловне.
Доктор Зоя Павловна три недели ухаживала за Рязанцевым, поднимала на ноги, и, когда она появлялась в палате во время обхода, снова и снова навещала больных в течение дня, а во время дежурства и ночью, — каждый раз при виде ее он удивлялся все больше и больше.
Какая она была твердая и ласковая — эта невысокая, довольно полная женщина, какие у нее были слова для больных, какие глаза, какие руки! В руках ее, очень сильных и нежных, люди становились как будто маленькими, послушными, млели и по-детски улыбались.
То и дело врачи утверждают, будто они не могут лечить своих близких — жен и мужей, родителей и детей. Всегда ли они правы?
И когда Рязанцев вернулся из больницы и воплями радости его встретили двое мальчишек, он как будто впервые в жизни догадался, что эти мальчишки у пего от нее, они ее дети — доктора Рязанцевой Зои Павловны.
Теща прослезилась, тесть принялся снимать с него пальто, а ему показалось чудом, что именно эти старики когда-то родили девочку, пеленали ее, носили на руках, вырастили из нее девушку, женщину — ту самую женщину.
Когда же он стал переодеваться в свой обычный костюм и увидел в гардеробе платья, то остановился в недоумении — это были ее платья, той женщины, которую дома муж называл Зайчиком.
Он обошел квартиру, разглядывая комнаты и закоулки: вот здесь эта женщина снимает боты и пальто, возвращаясь домой с работы, вот этими чашками, кастрюлями и сковородками пользуется, чтобы приготовить еду, вот здесь обедает, завтракает, ужинает, вот здесь шьет на мальчишек штаны и рубашки, вот этот роман Митчела Уилсона она читает, этот журнал мод перелистывает, в этой ванне она моется, вот здесь спит.
У себя в кабинете он спросил: «А значит ли что-нибудь твоя география по сравнению со способностью одного человека возвращать жизнь другому? По сравнению с наукой ласково и твердо смотреть людям в глаза, вселять надежду?»
Но вот что случилось: как ни велико было его удивление, он в тот раз уже ни слова не сказал о нем Зое.
Почему не сказал?
Она возвращалась из больницы, умывалась, переодевалась, тотчас заходила к нему в кабинет и, усталая, расслабленная, рассказывала о своих заботах и неприятностях: о ссоре с главврачом, о том, что не хватает какого-то лекарства. Иногда она плакала и глядела на мужа мокрыми глазами до тех пор, покуда он не давал ей совета. В советы его она верила беспрекословно. Не в пример другим мужьям, жены которых тоже были врачами, Рязанцев не приобрел никаких познаний в медицине и не старался этого сделать, но все, что касалось отношений Зои с сослуживцами, все ее знакомства и размолвки постепенно перешли как бы в его ведение.