Тростниковая флейта: Первая книга стихов
Шрифт:
5.1990
Рассвет
Из тьмы ковали боги свет.
И в первородных волнах света
Всходила жизнь, росла планета,
И в недрах ночи рос рассвет.
И взмахом птичьего крыла
Преображалось мирозданье,
Брела природа на закланье
Во мгле, и отворялась мгла.
И ты, родившись под луной,
Пока ещё не видел света,
Во тьме предчувствие рассвета
Несёшь подлунной стороной.
Но так аморфно божество!
Как будто стало сердцем глины,
Но, чтоб дойти до сердцевины,
Тобой становится оно.
И солнце зреет в облаках!
И в клубах топота и рёва
На звук полуденного зова
Плывут столетья на быках.
4.1991
Лестница
Я лестницу приставил к небу
И оглянулся в тот же миг:
Возничий гнал свою квадригу
По полотну раскрытых книг,
А небеса роняли шорох
Ещё неокрылённых птиц
И зажигали звёздный порох
В пылу аттических зарниц.
Твои ли это удалые?
Да нет, как будто бы не те.
И солнечные пристяжные
Ползли в
Но расторопным звероловом
Вилась отеческая плеть,
Как будто голос шёл за словом —
Родиться или умереть.
7.1990
Поэт
Ступи на рукотворную тропу,
Взойди нерукотворною тропою —
Увидишь всё, что над и под тобою,
И солнце уподобится столпу.
Ах, как сладка борьба за каждый миг
Над облаком в лучах прямого света!
Вот ремесло, вот истина поэта —
Сражение невидимых квадриг.
Но если ты призванию не рад —
Вселенная ни в чём не виновата!
Её вода на привкус горьковата,
Зато кристалл – на тысячу карат…
Виновник! Ты идёшь всегда один,
Не зная цели, впрочем, как предела.
Твоя душа в Элизиум влетела
И сброшена обратно – ты один
На боевом слоне, как Ганнибал,
Вновь ищешь путь, но только слон – прозрачный,
Да ты и сам, как будто сын внебрачный,
Крадёшься в государственный астрал.
Куда тебе до утренней звезды —
Вдали не свет, а только призрак света!
Вот ремесло, вот истина поэта —
Кристалл внутри магической руды.
7.1994
Белый лист
Белый лист – утро на горных вершинах,
легконогий туман, сокровенный источник,
неизречённая мысль или контрольный билет,
первый подснежник в лесу, новый смолистый забор —
предвосхищенье граффити, первенец и альбинос…
Каждый из нас ощутил музыку белых полотен
или бесцветный испуг в профиле чёрного дня.
Белое солнце встаёт, и покрывается осень
пухом сгорающих птиц на острие ноября.
Сомнамбулический сон вывернет ночь наизнанку,
или напьются цветы матовой влаги белил —
это на улице снег,
это слова на граните,
это влюблённый Нарцисс
в зеркале из теорем.
11.1990
Метаморфозы
Это новый планктон заселяет моря и пустыни,
Поглощая в себя минеральную пыль облаков.
И кончается век, и становится крепче латыни
Закалённая речь в саблезубом огне языков.
Это ночью поют мириады зелёных амфибий!
Это горная цепь преломила драконий хребет.
Это море кипит на летучей неоновой рыбе,
И опять немотой переполнен последний поэт.
Раскалённая речь в лабиринтах возвышенной страсти
Растекается, как по лагунам реликтовый скот.
И кончается век, и ломается время на части,
И процеженный дождь возвращается на небосвод.
Но зачем это всё? Как всегда – никому не понятно!
Это новый кумир насаждает аркады аллей.
Это снова сады расцветают – и кто-то обратно
Проникает сюда и молчит у открытых дверей…
6.1994
Азия
Азия – серый камень, поросший мохом.
Под ним и хранится сосуд,
В котором лежат письмена.
Но только грядущее знает
Истину вечного Слова.
И позабытые люди
Все тропы к нему стерегут.
Горная Шория – 9.1989
Второе небо, или Синий пояс осенней радуги
И плыл корабль… И ночь плыла.
Катилась яблоком звезда
И млела чёрная вода,
И мгла горела добела,
Как будто хрупкая свеча,
Внезапно или сгоряча,
Зашлась и выбилась из сил,
Когда рассвет плодоносил
И тяжесть падала с плеча.
Сей удивительный прозор
Навеял мне достойный вид.
И хор полночных Аонид
Увлёк, сдвигая кругозор,
Поближе к центру бытия,
Да так, что выгнулась земля
Тугой еловой тетивой
И повела зелёный строй
От ноты «ми» до ноты «ля».
Как будто чёрная гора
Из родника струила свет,
И, воздух пробуя на цвет,
Я нёс на кончике пера,
Что видел взгляд: и под, и над…
И величавый листопад
Шуршал таинственным крылом,
И осень через бурелом
Сходила словно водопад.
И волны Леты или лет
Срывали с камня серый мох.
Дышал гранит, и каждый вздох
Вбирал языческий завет
Из глубины таёжных вод.
И время шло – как будто вброд,
Когда среди запретных сфер
Вставала сфера Орты-Чер,
И Ульгень правил небосвод.
То день всходил. И горный дух
В распадки гнал густой туман.
И пел неведомый шаман
Перед вершинами, на слух
Вершин сверяя голоса.
И звонко падала роса,
И бубен между синих гор
Вздыхал, вступая в разговор,
И эхо прятали леса
И поглощали в свой желток
Всю соль неясных миру слов.
И молчаливый зверолов
Входил в дымящийся поток
Лесной реки и ставил сеть,
И бил шаман в сырую медь,
И зверь выскакивал из нор,
И человек из рода Шор
Боготворил земную твердь.
Легко текла моя строка,
Журчал родник, и горный лёд
Хрустел, и двигался вперёд
Поток преданий, и река
Слова гранила, как клинок,
И, раскаляя водосток,
Бросала в ледяную печь
Ещё бесформенную речь,
Пока в печи горел восток.
И день играл с огнём и ввысь
По горным тропам восходил.
Шаман над бездной голосил,
И над землёй рычала рысь,
Вонзая когти в облака,
И кровь по лезвию клинка
Плыла, но отражал гранит
Уже единый алфавит
От века или на века.
А осень падала в излом
На голубой овал хребта,
И грозовая высота
Свинец сливала под углом
На полотно кривых зеркал,
И день пылал во весь накал
Ленивым пламенем в воде,
И пламя, словно на гвозде,
Качалось между чёрных скал.
Так в сон вступая наяву,
Я открывал волшебный мир,
И мой земной ориентир,
Как будто камень на плаву,
Кружил меня, и вслед за ним
Я шёл – пророк и пилигрим —
Среди неведомой страны
Другой, обратной стороны…
А впрочем, мир необозрим,
Как неделима высота.
И, проходя все восемь дуг,
Я на девятый полукруг
Тащил распялину креста,
Как будто думал побороть
Среди небес свою же плоть
И обрести в немой глуши
Простор для слова и души,
Кусок меняя на ломоть,
Как цепь долин на цепь хребтов.
Но здесь молчание – закон.
И, вторя ветру в унисон,
Я, словно шорец-зверолов,
Молился сразу трём богам,
Читая руны по слогам,
И что-то зная о Христе,
Немел уже на высоте,
Внимая небу и снегам.
Я видел бреющий полёт
Орла над выжженной грядой.
Он плыл, как знак, над головой.
Но нечет это или чёт?
Про то неведомо и мне.
И только пятна на Луне
Несли классический прилив.
И боль, и радость примирив,
Я растворялся в синеве.
И ток её метаморфоз
Плотнел в невидимой дали.
И все вершины от земли
Стремились вглубь, наперекос
Другим, но родственным мирам,
И, разделив их пополам,
Я принял образ или вид,
И хор далёких Аонид
Теперь звучал и здесь, и там.
А впереди заросший склон
Уже ронял глухую тень.
И как бы долог не был день,
Но солнце движется в наклон,
Беспечно или напролом,
И пропадает за углом…
Но предначертан вечный ход,
И календарный переход
Готовит новый перелом.
Бим-бим-бум-бом… В колокола
Ударил в башне звездочёт.
И, завершая перелёт,
Скрестились в небе два крыла.
И узел стягивал Эрлик
Вокруг горы, и шёл старик,
И мокрым веником камлал,
И свет во тьму переступал,
Как шёпот переходит в крик.
Лиловым сыпал листопад,
Перекрывая изумруд.
И возле культовых запруд
Стоял, не зная про распад,
На чёрном капище Тайгам —
Посол уже к другим богам.
Он небо слушал между крон,
И нарастал со всех сторон
Вороний гомон или гам.
И словно долгий разговор
Течёт с утра и до утра,
Смолистым дымом от костра
Поплыл двуструнный перебор.
И человек вершил обряд
И ставил звёзды на догляд,
Как будто пламя над тайгой,
И удалялся по прямой,
Куда ещё доходит взгляд.
Но можно было лишь дойти
До смысла будущей зимы,
И взять у времени взаймы
Отрезок ближнего пути,
Раз верхний слой над головой
Грозил ледовою корой,
И робко падал, наугад,
Ещё незрелый снегопад
И таял вместе с синевой.
Тогда и вспыхнула свеча,
Вонзая в небо жёлтый клин.
И по тропе ультрамарин
Повёл слепого скрипача.
И мгла горела добела,
Мерцали звёзды – тьма цвела…
И было слышно, как вблизи
Шуршал листвою Таг-Эзи,
И осень полночью плыла.
И горы двигала земля,
Смещая к небу материк.
А над землёй высокий пик
Алел, как парус корабля,—
Уже совсем в другой стране,
И на обратной стороне
Священный пояс восходил
И светом девяти светил
Буравил мир в зелёном дне.
Горная Шория – 9.1989
Вершина
Распятье читается в каждом окне,
И тень возникает на каждой стене.
Следы оставляет любая ступня.
И пепел останется после огня.
Но символ полёта – не крылья, а крест.
И место героя – не крепость, а Брест.
И ночь, поглотившая крики беды,
Прозрачнее всякой проточной воды.
Как всякая правда коварнее лжи,
Опаснее бритвы тупые ножи.
Рождённое слово острее пера,
Но ниже Голгофы любая гора.
8.1988
II Монолог
Автограф
Всё начиналось с Байрона… Стихи
Нахлынули как волны. Словно это
Хромой и гениальный англосакс
Расправил все четыре чёрных тома
И тень твою впустил на полотно,
Не различая верха или низа,
Что по сей день, как лондонский туман,
Плывёт так и не пойманным рассветом
На мой мольберт. И в сердце тот же вид
Зияет романтической занозой.
За окнами уже совсем темно.
И я, как тот, чьё имя шито бронзой,
Сижу и пью надежды сладкий мёд,
Быть может, яд, а может быть, и воду…
И может быть, что всё наоборот,
И стих вдогонку пуле или ветру
Летит, как белый снег, из-под пера.
Но вещи постигая не рассудком,
Я чувствую в движенье фонаря
Твою волнообразную природу.
В провинции и сахар – словно соль,
Но жить спокойней, если не способен
Разменивать на мелочь божий дар.
И дар любви, когда иного нет,
Светлей благоговейного напитка.
Но есть ещё забвенья жуткий сон…
И выход из тоннеля или транса
Предполагает выдох тех частиц,
Которые, подобно чёрной саже,
Определяют местный колорит,
Перегружая улицы и вены.
Вокруг бурлит такой водоворот,
Что остаётся лишь гадать по звёздам
И лить на скатерть приторный сироп,
Нектар, что при достоинствах портвейна,
Слабее подогретого вина,
Какое мы нечаянно разлили.
И пятна красок ярче, чем цветы,
На вмятых в небо старых половицах,
Куда мы выжимали облака,
Как наше кратковременное лето.
Поэт – скиталец. Только никуда
Не убежать, не изменить пространство.
И Байрон, покидая Альбион,
Не думал, что найдёт свою Элладу…
А я подняться пробовал наверх,
Переступая горы, как ступени,
Но глубже стала пропасть, и вдали
Твои глаза, как утреннее небо,
Буравили сентябрьский свинец
Во весь накал классической лазури.
И город зажигает тот же свет,
Раз не дожил ещё до ностальгии.
Страна спешит в другие рубежи,
Перебирая ценности и цены,
Как ягоды в ведре. А я один
Иду по бесконечному проспекту,
Быть может, только к самому себе,
Храня на сердце самый точный адрес
И зная самый верный телефон,
Но как мне тяжелы все эти цифры.
Кемерово —10.1989
Обратная перспектива
Я утратил чувство постоянства
Очага, пространства и подруги,
Словно открываю бесконечность
В параллельных линиях Востока.
Знаю, что родился на Востоке
У реки, под синими горами,
Но не помню, как я оказался
В Западной, но всё-таки Сибири.
Вот и не решу простой задачи:
Как раздвину на ладони пальцы,
Всё смотрю, куда лучи уходят,
Так и ничего не разумея.
А какая выйдет перспектива,
Если два перста не разойдутся?
Как две капли – это бесконечность
В параллельных линиях Востока.
Может, мне на родину вернуться?
Да кому я там, бродяга, нужен.
Вот и повторяю: ветер, ветер…
Только обернулось против ветра.
Против ветра – годы или строки…
Белый свет, как будто посторонний,
Созерцаю, растопырив пальцы,
Взглядом из обратной перспективы.
11.1990
Дым Отечества
Мой дикий край, родной Гиперборей!
Звезда в колодце. В срубах мужики.
Шумит река. И бродит у реки,
Трофейный, словно азбука, Орфей.
По-скифски сатанеют облака.
Но скифы ловко резали по злату,
Не веря Богу, верили булату
И золото везли издалека.
Но этот вид теперь позеленел
От патины. Но живо наше племя!
И сотни лет отмеривает время
Туда, где скифы ставили предел.
Но скиф – есть скиф. И зрелище врагов
Не выродилось в контуры испуга.
И всем известно то, что скиф за друга
Способен наломать немало дров
И спрятаться во времени. Увы!
Не знает городов Гиперборея.
И не найти по карте Птолемея
Участок для строительства Москвы.