Троя. Падение царей
Шрифт:
Она не могла сказать, что ублажила его, как всегда, ради его медовых пирогов.
Рыжая откусила кусок второго пирога. Он тоже был хорош.
Мысли ее вернулись к Баноклу.
– Я скучаю по тебе, – прошептала она.
Банокл тоже скучал. За стенами крепости Дардании воины все еще праздновали последнюю победу над микенцами. Банокл слышал смех и пение, веселье людей, уцелевших в битве. Он чуял запах жарящегося мяса и хотел быть снаружи, среди воинов, беззаботно пить и танцевать.
Вместо этого он застрял в этих знобящих покоях, пока Каллиадес и хетт с завитой бородой и именем, о которое можно было сломать язык, вели бесконечный разговор о берегах и бухтах для высадки и о возможных местах сражений. Они говорили о снабжении продовольствием, о разведчиках и о замене павших в битве командиров. Слова перекатывались через Банокла, как волна, и он понял, что разражается все больше и больше.
По правде сказать, он скучал по Рыжей толстушке. Ее отсутствие лежало камнем у него на сердце. Он представил себе, как она сидит в своем маленьком садике, прислонившись спиной к подушкам, положив ноги на обитую мягким скамеечку. Этот образ немного его успокоил.
Их расставание не было счастливым. Фиалковые глаза сердито глядели на мужа.
– Эту войну нельзя выиграть. Троя не может выстоять против западных царей и их армий. Все умные торговцы покидают город. Мы должны сделать то же самое. Двинуться на восток. Теперь у тебя есть золото и слава. Ты мог бы найти себе дело у хеттов. Мы могли бы быть счастливы.
– Я счастлив, – ответил Банокл, пытаясь ее обнять.
Она стряхнула его руки, потом вздохнула.
– Я тоже счастлива, – призналась она нехотя. – И это меня пугает. Я никогда такого не ожидала. Посмотри на меня, Банокл. Я толстая стареющая шлюха. Я думала, что всем моим мечтам давно пришел конец. Я довольствовалась своим маленьким домом. А потом пришел ты.
Банокл шагнул вперед и обнял ее. Она не сопротивлялась, положила голову ему на плечо.
– Ты радость моей жизни, – сказал он.
– Значит, ты идиот, и твоя жизнь, должно быть, была никудышной до нашей встречи.
– Так и было, но я этого не знал. Не беспокойся. Я вернусь домой весной. А ты просто отдыхай и наслаждайся. Принести еще пирогов от старого пекаря.
– Ты и вправду тупица, – сказала она, но голос ее смягчился, а потом Банокла окликнул воин.
Рыжая подала мужу шлем, Банокл наклонился, чтобы ее поцеловать.
– Хорошенько слушайся Каллиадеса, – предупредила она. – И не дай себя убить.
– Да никакой опасности нет. Мы уже разбили их армию. Они не вернутся до весны, а к тому времени я буду дома.
Но микенцы пришли снова, и битва была жестокой, мечи рубили, втыкались копья. Если бы не шторм, рассеявший флот врагов, их число было бы несметным.
Банокл недовольно уставился на хеттского царевича. Тот был молод, но борода его была длинной и старательно завитой. Он носил одежды из блестящей ткани небесного цвета, сверкающие в свете факела.
«Он одевается как женщина», – подумал Банокл с презрением, глядя на блеск драгоценных камней, нашитых на рукава. Даже обувь, украшенная серебром, блестела. В рукоять меча были вделаны драгоценные камни. Не человек, а ходячая сокровищница.
Банокл осушил чашу вина и рыгнул. То была хорошая отрыжка, громкая, горловая. Она прервала беседу. Друг Банокла Каллиадес поднял глаза и усмехнулся.
– Боюсь, наш товарищ потерял нить беседы, – сказал он хетту.
Тудхалияс покачал головой.
– Рискуя прослыть занудой, я должен заметить, что нельзя утратить то, чего у тебя никогда не было.
Гибким движением поднявшись, хетт пересек комнату и вышел на балкон.
– Я не нравлюсь этому человеку, – заметил Банокл, почесывая в коротко стриженной бороде. – И мне не нравится этот человек.
Тяжело поднявшись, он оглядел комнату и задержал взгляд на блюде с нарезанным мясом и сыром.
– Пироги кончились, – пожаловался он.
Подойдя к двери, Банокл открыл ее и крикнул, чтобы принесли еще пирогов. Потом снова плюхнулся на сиденье.
– Это не антипатия, – проговорил Тудхалияс, возвращаясь в комнату. – Меня воспитывали философы и учителя, владеющие редким искусством историков и мыслителей. Я изучал стратегию древних войн, слова великих полководцев, поэтов и законодателей. А теперь я изгнан из царства отца и нахожусь в компании воина, для которого самое большое удовольствие – это помочиться на дерево. Слово «антипатия» даже приблизительно не передает мои чувства.
Банокл сердито уставился на него, потом посмотрел на Каллиадеса.
– Думаю, это было оскорбление, но я перестал прислушиваться, когда он начал говорить о философах. Мне никогда не нравились эти коровьи сыны. Не понимаю ни слова из того, что они говорят.
– Допускаю, мой друг, что немногое из того, что они говорят, могло бы тебя заинтересовать, – отозвался Каллиадес. – Но я был бы признателен, если бы мы могли вернуться к насущным вопросам.
– А о чем тут вообще говорить? Враги пришли, мы их уничтожили. Они мертвы. А мы нет.
Банокл увидел, что хетт с озлоблением уставился на него.
– Мы пытаемся предугадать, где будет следующее вторжение, и приготовиться к нему. Именно так поступают умные военачальники, – презрительно усмехнулся Тудхалияс.
– Умные, да? – огрызнулся Банокл. – Если ты такой умный, что же тебя тогда изгнали? Как ты дошел до того, что сидишь тут с нами, крестьянами?
– Меня изгнали как раз потому, что я умный, ты, болван! Мой отец болен и очень стар. Он решил, что я собираюсь его свергнуть.