Тройная игра
Шрифт:
Окунувшись как следует в проблему, он подготовил огромный разворот о ГУБОПе вообще и о Гуськове в частности. О Гуськове — как о человеке, от которого и шли главные коррупционные флюиды. Видать, не зря его наглых подручных, расплодившихся в региональных управлениях, именовали «гусенятами». Деятельность «гусенят» была особенно тлетворна: теперь преступники буквально смеялись честным операм в лицо: «Вы еще только собираетесь на дело, а мы уже все знаем — где, что и как». И это действительно было правдой!..
Так вот, первую статью Семен пропустил, напечатал, а вторую почему-то
— Ты вот чего, Мишка, ты пойми… Ты гнездо разворошил, и очень, заметь, основательно… скажи, только честно, Миш… Тебе еще не угрожали пока? Не мне тебе объяснять, у них возможностей много — и в подъезде встретят… а то могут к водительским правам придраться… потребуют, к примеру, справку от психиатра, и все. Да мало ли! Мне, между прочим, звонки были… Так что, я считаю, надо пока погодить малость с Гусем и его бражкой… Ты не думай, что я сдрейфил. Это, если хочешь, моя к тебе просьба… И даже не совсем моя, это рекомендация оттуда. — Семен выразительно показал пальцем вверх. — Из Кремля, понял, из администрации президента позвонили, попросили — заметь, попросили! — не шевелить пока милицейских генералов. Они там, в Кремле, сами, мол, хотят разобраться сначала… Что ты на меня так смотришь-то?
Миша давно замечал: водилась за Сенькой этакая вот трусоватая осторожность. То шумит, воюет, показывает, что никого не боится — еще бы, медиа-магнат, богач, в особняке загородном живет, счета в банках имеет, — а нажмут на него как следует — и дрогнет, подожмет лапки… Интеллигент… чеховский!
— Что ты на меня так смотришь? — нервно повторил он, видно читая в Мишкиных глазах что-то для себя очень нелестное.
— А то ты сам не знаешь! — угрюмо буркнул Штернфельд. — Ты еще в отпуск меня отправь! (Про отпуск было сказано не случайно — практиковалось такое в советские времена: убирать с глаз человека, навлекшего на себя высочайшие громы и молнии).
— А что, — добродушно обрадовался Семен, — может, правда в отпуск? Хочешь? Ради бога! Только скажи — я тебе деньжат подкину. Прямо сегодня, хочешь?
— Пошел ты к черту! Обрадовался! Ты чего, Сенька, гениталии-то мне крутишь?! Мы ж с тобой такие старые товарищи, а ты все чего-то тешишь… Товарищи мы с тобой, я надеюсь, или как? — Волынский энергично затряс головой — товарищи, мол, товарищи. — Ну а коли так, то и говори все как есть: запретили, мол, писать о милицейской верхушке, устроили втык… Или чем они тебя там напугали? Пообещали убить? Я тебя в этом случае по крайней мере пойму. Понесу материал в другое место, чтобы тебя не подставлять…
— Дурак! — Редактор выскочил из-за стола, пробежался из угла угол — всегда так делал, когда разговор в его кабинете становился слишком горячим. — Тебе
— Ага, опера та же, только театр другой, — все так же угрюмо хмыкнул Мишка, решительно вставая, чтобы уйти.
— Да погоди же ты! — с криком отчаяния остановил его редактор. — Как с вами, комсомольскими максималистами, трудно всегда! Театр, я тебе скажу, тот же самый, только любоваться ты будешь не из зала, а из-за кулис, понял? Вот послушай. Есть у меня информация о том, что твой герой генерал Гуськов тесно общается с неким вором в законе по кличке Грант. Регулярно принимает его у себя в кабинете. Может, слышал про такого?
Штернфельд все так же хмуро покачал головой — нет, не слышал.
— От кого информация-то? — недоверчиво спросил он. — Что-то уж как-то слишком… Замминистра — и вор в законе…
— Информация самая надежная, так сказать, изнутри, из первых рук. Тем и страшнее это все! Правда, говорят, что этот Грант у Гуся персональный, так сказать, осведомитель, но это дела не меняет.
— Ничего себе — не меняет! Да ты подумай сам-то: шестерка, информатор, стукач, а замминистра принимает его в своем кабинете чуть ли не как равного. И ты еще говоришь, что про эту мерзость писать не надо!
— Я-то как раз и говорю, что надо! — энергично возразил редактор. — Я ж вижу, Мишка, что глаз у тебя загорелся. Давай соглашайся — материал может быть просто убойный. Тем более что этот мой информатор сообщает, будто Грант через Гуськова устраивает уголовным авторитетам переводы из одной тюрьмы в другую, даже добивается изменения наказаний… Что, опять не веришь?
— Нет, не верю. Хотя насмотрелся всякого, пока этой темой занимаюсь. Может, все же скажешь, кто тебя информирует? Ты, брат, не из головы ли все это взял?
— А, черт с тобой, — не выдержал Волынский. — Но только тебе. И чтоб могила! Сведения у меня от одного губоповского генерала, от Суконцева.
— Блин горелый, Сеня! Да он же гуськовский зам! С какого огурца он его так закладывает-то?
— Вот этого не знаю. Но уверен, что это не подстава. На вот посмотри. — И он вывалил перед журналистом пачку фотографий — тех самых, сделанных Мастерилой. — Видишь какая дружба? Не разлей вода!
Штернфельд внимательно разглядывал фотографии. Знал как журналист, что первое впечатление о человеке, бывает, многое позволяет в нем понять.
— Слушай, а он чего-то совсем на вора в законе не похож, а?
— Мало того что вор в законе, по моей информации, этот самый Грант, а в миру Игорь Кириллович Разумовский, бизнесмен и крупнейший торговец мебелью, является также смотрящим в южных префектурах города, держателем общака, разводящим ну и так далее, а заодно — задушевным другом и наперсником генерал-лейтенанта милиции Гуськова, а также, по мнению Суконцева, его коровой. Коровой — это в лагерном смысле. Ну знаешь, тот, кого берут в побег для пропитания.