Тройная игра
Шрифт:
Ну конечно, насчет завтра он хватанул. Разговор наш продолжился лишь в понедельник, когда ближе к обеду дядька позвонил мне сам.
— Давай, Пинкертон, лети ко мне. Есть гениальная идея по твоему вопросу.
Если дядьке верить, все идеи у него всегда гениальные. Впрочем, не знаю насчет гениальных, но толковых всегда очень много. Я тут же помчался на Петровку — пешком, ножками. Во-первых, рядом, во-вторых, это ж Центр, движение везде одностороннее — на машине запаришься, пока доедешь. А пешком пройтись и приятно, и даже полезно при нашей-то умственной работе.
— Идея Сашке принадлежит, не мне, — сразу признался он. — Мы в пятницу между делом втроем все думали, пока нас банщики
— Ага, давно уже понял, — сказал я и тут же получил выговор:
— Не перебивай старших! Лучше слушай меня как следует. Итак, что я тебе пытаюсь внушить? А вот что. У тебя другая ответственность, но и другой риск. Даже право на риск — и то другое. Этот Кент чрезвычайно опасен. Последнее время он без охраны не ходит даже до ветру. Если едет куда-то — с ним трое телохранов в машине, включая водилу, да к тому же джип сопровождения — еще человек пять, какое-то якобы охранное агентство. Так что все вооружены по самое не балуйся. Все качки и специалисты по единоборствам. Это одно. Второе — Кент и сам штучка та еще. За ним несколько недоказанных убийств на зоне. Мужик он резкий, взрывной, страха не знает — словом, как урки сами это называют, припадочный. Да плюс чутье у него, как у зверя. Урка он настоящий, — сказал дядька с некоторым даже одобрением. — Спроси, почему я так хорошо все это знаю?
— Для меня постарался?
— Не обольщайся, не обольщайся. Вовсе не потому. Просто есть у меня информация, что через этого Кента попрет в Москву новым трактом наркота. Вот я помаленьку и готовлюсь. Чем раньше мы им займемся, тем лучше для дела. Понял?
— Да уж как не понять! Я только вот идеи не услышал. Какой он страшный, этот Кент — это я понял. Что к нему лучше не подходить: охрана там, чутье — это я тоже понял.
— Так ты что, щенок, смеешься? — грозно насупился дядька. — Я толкую серьезно, а ему все хиханьки. На сколько мы с тобой договорились-то? На ящик коньяка, что ли?
— Да ты чего, дядь Слав! Ни на сколько мы с тобой не договаривались, даже речи не было!
— Раньше не было, а теперь есть. Задача сам видишь, какая трудная — ниоткуда к нему не подберешься. В лоб не возьмешь… Стало быть, два ящика…
— Водки! — успел вставить я.
— А хренушки! Коньяка!..
— Ну тогда дагестанского…
— Нехорошо, племяш, с родным дядей торговаться. И потом… дагестанский — фи… Хотя, впрочем, ладно, примем в расчет твою бедность. Итак, шашки к бою.
— Ага, давай к делу, а то я уже думаю, не придется ли мне этот коньяк самому глушить…
— Но-но-но! Вот это оставь. Не надо пошлых намеков. Люди на тебя мозги тратили, а ты… Ладно, давай серьезно. И слушай меня внимательно. По моей информации, этот самый Кент является правой рукой главаря уральской наркомафии, некоего Никона. Этот пахан сидит сейчас в Бутырке, проходит по другому совсем делу, не связанному с наркотой. Сидит давно и крепко. А дела-то надо делать! Наслышан, наверно, какие в ихнем бизнесе деньги крутятся! Вот я и подумал: должен этот Никон процессом как-то руководить. От дел он не отходил, о чем свидетельствует тот факт, что он прилагал определенные усилия, чтобы перевестись поближе к своему наркопредприятию, так сказать. И знаешь, ему это удалось. Как — пока не знаю, но это для нас с тобой сейчас и не очень важно.
— Хотя, может, и наоборот, — вставил я.
— А я говорю — пока неважно! — настоял на своем дядька. — Ну так вот. Руководить надо, а как? Из тюрьмы — много ли накомандуешь? Это ж не больница, скажем, где есть определенные часы посещений. Значит, должен кто-то из тюремного персонала быть у него связником. Причем, заметь, это должен быть не просто человек, который носит туда-сюда «малявы». В «маляве» много не напишешь. Значит, что-то он передает и на словах. А стало быть, должен с кем-то много встречаться. И не просто с кем-нибудь, а с особо доверенным лицом. А поскольку мы даже толком пока не знаем, где находится логово самого Кента, этот связник — единственная зацепка, единственная пока наша возможность выследить Кента и застать его врасплох. Другого шанса просто нету. Ферштейн?
Я тогда не знал того, что знал дядька Вячеслав Иванович. Не знал, что Кент наш прятался не столько от милиции, в которой у него уже была своя агентура и от которой он в крайнем случае рассчитывал просто откупиться, сколько скрывался от владельцев конфискованной им из мебельных фур наркоты — от чеченцев из клана Исмаиловых, подмявших под себя Толика Суконцева, и не только его.
— Ферштейн, — ответил я дядьке и вздохнул немного разочарованно. Честно говоря, думал я, что старшие товарищи предложат какой-то более прямой и более скорый ход. Более короткий, что ли, и более эффективный.
— Ну, ну, не вздыхай, — осудил меня дядька. — Молод еще. Глуп. Не понимаешь своего счастья. Вот я тут на тебя поработал, пошуршал выписками из нашего центрального архива. Считаю, что вот эта личность наиболее подходит для того, о чем мы с тобой говорили. Любуйся — старший прапорщик внутренней службы Матейко Василий Никифорович. Коридорный у того самого Никона. Попробуй, попытка не пытка.
Я встал.
— Спасибо тебе, конечно, огромное. И, конечно, ты прав — попытка не пытка. Ну а если это не он?
— Если не он, — засмеялся дядька, — я тебе еще одного дам. Или двоих. А ты как думал? Как в детективном романчике: лежишь на диване, играешь на скрипке, а преступник крутится у тебя под дверью, ждет, когда ты его соизволишь разоблачить? Фигушки. Без труда ни рыбку съесть, ни на елку влезть!
И с этим невразумительным напутствием едва не вытолкал меня — дал понять, что у него есть и другие дела, более неотложные, чем мое…
Филя Агеев, один из лучших «топтунов» «Глории», ходил за прапорщиком три дня, пока тот наконец не вывел его на Кента. Это было утомительное и малоприятное дело. Вася после смены в Бутырке с парой-тройкой таких же вахлаков в форме, нисколько не похожих на военных людей, обычно шел либо в пивнушку на Масловке, либо на территорию стадиона «Динамо». Культурная программа у тюремщиков была не шибко разнообразная: в пивной они, понятное дело, наливались пивом, это у них называлось «залакировать бутылочку», в Петровском же парке «лакировали» сам лак — просто глушили водку, иногда заедая «мануфактурой», иногда каким-нибудь сиротским плавленым сырком. Это была не жадность, это был некий своеобразный прагматизм. Во всяком случае, деньги, как быстро выяснил «топтун», у Васи водились — нередко, распрощавшись с друзьями, он входил в метро, чтобы, выждав какое-то время, вынырнуть оттуда и купить тут же, в одной из палаток, какую-нибудь жареную курицу, а потом жадно сожрать ее, глуша свободные алкогольные радикалы. Похоже, он вообще любил поесть — пузо его перло из-под форменной куртки, щеки лоснились. «И вот такой мешок, — думал иногда Филя, с отвращением глядя, как Вася грузно косолапит по улице, — фактически распоряжается судьбами десятков людей. Мордует их, унижает, а если есть возможность, то, наверно, и прикладывается ручкой…»