Тройной полярный сюжет
Шрифт:
– Птицы, – донеслось снизу. – Вы посмотрите: птицы не улетели?
Незнакомец отбросил веревку. Лицо его стало жестким.
– Шаваносов, может быть, сейчас вы кончите валять дурака? Вам не надоело морочить мне голову?
– Это были они! Мы пришли… пришли. Вытащите меня. Я боюсь, что они улетят.
Незнакомец сел на землю. Обхватил голову руками и вдруг оглушительно засмеялся. Он смеялся до слез.
– Шаваносов, – сказал он в ледяную глубину.
– Вы все-таки обманули меня. Блаженный вы негодяй, Шаваносов.
– Не кричите, – простонал из глубины Шаваносов. – Вы их вспугнете. Это редчайшая, редчайшая…
Незнакомец вскинул винчестер. Выстрелы загремели один за другим.
– Редчайшая…, всех перебью… Буду торговать перышками… сволочи… сволочи в перышках… и еще раз…
Патроны кончились. Сухо щелкнул боек. Незнакомец с налитым кровью лицом стоял и смотрел, как птицы, привыкшие к грохоту арктических льдов, невозмутимо кружатся над озером. Он отложил ружье. И вдруг с бешеной энергией начал вырывать кустики полярной березки, сшибать каблуком кочки и швырять все это в яму, откуда доносился стон Шаваносова.
– Что ты делаешь? – донеслось оттуда.
Но незнакомец все кидал ветки, покуда не затих последний стон Шаваносова.
Он остановился. Чаек не было. Была тундра и тишина.
– Я не сторож брату моему, – вслух сказал он. Поднял винчестер, рюкзак и зашагал к полоске леса на горизонте.
Из-за ветхой искривленной лиственницы, сросшись с ней цветом одежды, с расширенными от ужаса глазами наблюдал за происходящим мальчишка-эвенк. (Он быстро сполз в русло высохшей речки. И здесь, скрытый от глаз незнакомца, бросился бежать прочь. Бежал и плакал мальчишка-эвенк в неловкой, с отцовского плеча, меховой одежде.
Незнакомец остановился у небольшой кустарниковой гряды. Вынул из рюкзака палатку и расстелил ее. Взял котомку Шаваносова и вытряхнул содержимое на палату. Выпали носки, дневник и чистая тетрадь. Несколько карандашей. Карманная Библия.
– Не густо жил правдолюбец! – усмехнулся он и поднял дневник Шаваносова. – Какой дурак пишет настолько подробно, – бормотал он, листая дневник. – Но чистая тетрадь у нас есть. Купец Шалимов получит отчет. Купцы второй гильдии обожают судейские дрязги. Особенно когда пропали полторы тысячи рублей. Наши интересы расходятся, господин Шалимов…
Незнакомец вынул коробку с чернилами, ручкой. Пристроил чистую тетрадь на коленях. Руки дрожали.
– О, черт! – Он притянул к себе винчестер, вынул из рюкзака коробку патронов и торопливо набил магазин.
– Спокойно! Спокойно, Сережа! – сказал он сам себе.
Была комариная тихая ночь. Люди стойбища спали, кто забравшись в спальный мешок – кукуль, кто прикрывшись дошкой. В стороне от яранги старик Сапсегай курил в одиночестве трубку у крохотного костра.
Ночь была полна звуками: хорканьем оленьего стада, криками птиц, всплесками воды.
Старик поднял голову. В свет костерка вошел Помьяе. Кухлянка на коричневой груди была распущена, жесткие черные волосы мокры от ночной росы. Пастух тяжело дышал. Налил в кружку чаю, жадно выпил. Потом так же молча исчез в темноте.
Старик поднялся и пошел к яранге.
Сашка спал, наполовину высунувшись из жаркого мешка. Старик потряс его за плечо. Сашка открыл глаза, несколько мгновений ошалело смотрел на старика, вытащил из мешка очки, нацепил.
– Поговорить надо, – тихо сказал старик.
Сашка поднялся, натянул до подбородка мешок и прямо в нем попрыгал к костру.
Сапсегай налил чай в кружку, протянул ему.
– Как называется, когда в магазине товар проверяют? – спросил Сапсегай.
– Инвентаризация. Переучет, – обалдело пробормотал Сашка.
– Вот! Переучет. Переучет жизни. Прежде чем помереть, надо… сдать дела. Так говорю? Я хочу сдать. Я должен отвести тебя на место, где погиб первый, где розовая птица и где я убил второго. Я их не трогал. Они там, где есть. Пойдешь?
– Конечно! – сразу ответил Сашка.
– Идти долго. Стадо бросать нельзя. Оленей просто так гнать тоже нельзя. Будем кочевать как обычно, когда думают об оленях. Ягель растет точно дерево. Десять лет – это ягель-ребенок. По этому маршруту лет тридцать стадо никто не водил. Так сообщу в колхоз. Ягель богатый. Будем идти на север. К весне будем на месте.
– Хорошо, – сказал Сашка. – Я остаюсь до весны.
– Тебе надо остаться. У тебя поспешность и страх. Я тебя вылечу.
– Я остаюсь. Но я должен что-нибудь делать.
– Помощником пастуха. Для пастуха у тебя нет глаз.
Сашка внимательно глянул на старика.
– Хорошо, Сапсегай.
ИДИЛЛИЯ
Синий снег падал на тундру. Он смешивался с пожухлой травой, скапливался у подножия кустов, в ложбинах. Снег был сухим, и ветер переметал его, собирал маленькие костры, оголял плоские участки земли. От этого ветра и снега казалось, что над тундрой, над плоским пейзажем высоких широт, висит пелена тумана.
По тундре бежал пастух Помьяе, единственный чукча в интернациональной бригаде Сапсегая, бежал по обычаю чукотских оленеводов с палкой на плечах, кисти рук заброшены за палку. Он бежал легко, как олень, и казалось, что бег для него естественное состояние, как дышать или спать.
Неожиданно Помьяе замедлил бег и свернул в сторону. Шаг его стал бесшумным. Он подошел к узкому сухому оврагу, заросшему зарослями низкого полярного ивняка.
Сашка Ивакин с ножом в руках срезал ивовые ветки, складывал их в кучу. Рядом валялась двустволка.
Помьяе, улыбаясь, лег на кочку и поскреб ногтем пальца о палку. Сашка выпрямился. Помьяе за его спиной ткнул палку в кустарник. Сашка наклонился, взял ружье, стал вглядываться в мутную пелену кустарника впереди.
– Опять проиграл, – сказал за спиной Помьяе. – Не умеешь угадывать звук.