Тройняшки не по плану. Идеальный генофонд (+ Бонус. Новый год у Тумановых)

Лесневская Вероника

– Не нужно угрожать мне, - проговаривает в ответ, а сам глаз не отводит от Агаты. И от моих рук на ее животике. – Никаких нарушений с нашей стороны нет.

– В любом совершенстве можно найти изъян, если постараться. Насколько я знаю, вы здесь совсем недавно, - озвучиваю информацию, которая разговорчивая медсестричка нащебетала. Заодно и пару погрешностей «идеального доктора» выдала, на которые я аккуратно намекаю. И Макар мрачнеет. – На такой высокой должности… думаю, вам будет уделено особое внимание, - подчеркиваю слово «особое».

Жду,

когда Агата остановит меня строгим взглядом или многозначительным кашлем, но она лишь плотнее льнет ко мне. Как побитая, вернувшаяся с улицы в теплый дом кошечка. И я воодушевляюсь ее податливостью. Подсознательно хочу защищать чертовку. Судя по всему, от ее же… бывшего?

На хрена мне чужие проблемы?

Васька. Теперь Агата… А мог бы домой рвануть. Или в клуб. Но нет желания ни малейшего. Душа здесь все равно застряла.

– Я уточню у лечащего, и мы вас позовем, - сдается доктор за секунду до того, как я готов врезать ему. От гнева. От усталости. От ревности, в конце концов.

Как только Макар уходит, я разворачиваю Агату к себе – и пугаюсь ее зареванного лица. Импульсивно обхватываю его ладонями. Стираю с раскрасневшихся щек слезы большими пальцами. Выдавливаю из себя улыбку, хотя так паскудно внутри.

– Ну, и чем тебя так расстроил папашка? – срывается с губ.

Какого хрена я это сказал? Озвучил свои подозрения, зародившиеся, когда Макар дочерью Агаты интересовался, подсчитывал что-то. Он еще не в курсе, что чудо тройное. Везучий гад.

Проглатываю колючий комок ревности. Теперь не только к Агате, но и к детям ее. Совсем чокнулся!

– К-какой пап-пашка? – заикается она и брови хмурит.

– Вы ведь знакомы? – подтверждает слабым кивком. – Я подумал…

– Макар не имеет никакого отношения к моим детям! – возмущенно выпаливает на рваном выдохе.

– А кто… имеет? – вопрос летит сам собой, игнорируя приказы здравого смысла.

– Не знаю, - выпаливает Агата, кажется, совершенно искренне и плечами пожимает.

Ввергает меня в ступор и замирает сама, осознав, что сболтнула лишнее. Так и стоим, глядя друг на друга. Молчим, но в полной тишине чертовка лишь изредка всхлипывает.

– Девочка проснулась, плачет и маму зовет. Думаю, будет только лучше, если вы зайдете, - доброжелательно обращается к нам лечащий врач. Она создает впечатление неплохой женщины. Да и сама по себе… располагает. Вот только я оторваться от заплаканной Агаты не могу.

Она вздрагивает, отталкивает меня и пускается в сторону палаты, на ходу размазывая слезы и потекший макияж по лицу.

– А-ну, стой! Куда?
– поймав ее за запястье, дергаю на себя. – Ты себя в зеркало видела? Еще и ревешь белугой, - поправляю ее шикарные, но растрепанные волосы. – Ваську испугаешь.

– Она зовет, - хнычет Агата. Непривычно видеть ее слабой. – Я должна…

– Я к ней зайду, успокою, а ты немного в порядок себя приведи и натяни улыбочку, будто все хорошо. А так и будет, верь мне, - подталкиваю чертовку к туалетам. – Давай быстро. Мы будем

ждать.

* * *

Стараюсь войти в палату бесшумно, чтобы трусливо избежать разговора с малышкой. Не знаю, как успокоить ее в случае истерики, какие слова подобрать. Сам вызвался посидеть с ней, но теперь тушуюсь. Я не умею обращаться с детьми. До недавних пор не терпел никого, кроме племянников – двойняшек Марка. Но они мои родственники, а Васька…

– Мам? – доносится слабый, тихий голосок и тут же тонет в предательском скрипе двери, что рассекретил меня.

Отпускаю тяжелое полотно, и оно с громким хлопком возвращается в коробку. Придвинув стул, опускаюсь рядом с кроватью малышки. Встречаю ее уставший, болезненный взгляд, замечаю слабые отблески радости на дне зрачков. Перевожу внимание на бинты и вазофикс на тонкой ручке, спускаюсь к ногам, накрытым простыней. Возвращаюсь к глазам. Потухшим, уставшим, с легкой дымкой полудремы.

– Нет, это всего лишь я, - подшучиваю, но не вижу отклика. Будто в тумане, наблюдаю, как моя ладонь ложится на бледный, холодный лоб Василисы, поглаживает заботливо. Пальцы зарываются в темные пряди на макушке. – Мама скоро будет.

Малышка пытается привстать, опирается на локоть в повязке, двигает ногой, но следом откидывается обратно на подушки. Морщится и хнычет.

– Болит ножка, - жалуется сквозь проступившие слезы.

Быть рядом с ней сложнее, чем я ожидал. Я привык к другой Ваське. Вместо бойкой пацанки передо мной сейчас несчастное дитя. И лучше бы она шалила, хихикала, утаскивала и портила мои вещи. Лишь бы не болела.

– Пройдет, но надо полечить, - хрипло выжимаю из себя. Не могу видеть Ваську такой.
– Как же тебя угораздило, а, мелкая, так упасть? – выдаю обреченно.

– Случайно. С Яшей ругалась на горке. Он сказал, что я такая вредная и противная, потому что у меня папы нет. Воспитывать некому. И новая нянечка так же говорила раньше, - бесхитростно лепечет. Мысленно ставлю галочку, что на пару нерадивых воспитателей и один опасный детсад в городе станет меньше.
– Я разозлилась, толкнула его, а упала сама, - паузу делает.
– Потом больно было. И страшно. Я плакала, но мамы рядом не было. И тебя тоже, - влажными ресничками взмахивает.

Одинокие слезинки прокладывают дорожки по ее вискам и стекают на подушку. Указательным пальцем повторяю их путь, стирая.

– Теперь мы рядом. Все будет хорошо, - издаю какие-то жуткие хрипы вместо звуков.
– Поправляйся скорее, и я пущу тебя посидеть за рулем спорткара, - подмигиваю ей.

Знал бы кто, скольких усилий мне это стоит. Когда хочется орать от несправедливости. Такая девчушка озорная – и страдает сейчас. Жалко ее. И облегчить ее боль не могу.

– Я правда вредная и противная? – Васька игнорирует мою попытку отвлечь ее. Задает свой глупый вопрос по-взрослому серьезно. И устремляет на меня поблекшие от болезни глазки. Полные горечи и обиды. Но при этом скрытой надежды.