Трудная любовь
Шрифт:
Там, в доме приезжих, Валентин встретил лектора. Он валялся в коридоре и встречал каждого проходящего мимо потоками нецензурной брани… И он читал лекции о любви! Что он понимал в ней! Не любовь, а семьдесят пять рублей за лекцию вдохновляли его красноречие.
Валентин долго не мог заснуть. Лектор за тонкой дощатой стенкой ворочался на кровати, словно нарочно, чтобы злить его. Валентин закутался в одеяло и подсел к столу. Несколько абзацев написались будто сами собой.
Утром лектор зашел к Валентину и,
— Об этом, надо полагать, вы писать не будете?
— Уйди отсюда, сволочь, — негромко сказал Валентин.
Припухшее лицо лектора вытянулось в жалкую гримасу, он пробормотал жалобно и в то же время возмущенно:
— Это не имеет никакого отношения к моей работе. Надо быть дураком, чтобы придавать значение…
— Уйди, говорю, отсюда, — еще тише повторил Валентин.
Фельетон не напечатали: редактуре тема показалась мелочной, а поведение лектора — нетипичным. Пока Валентин с пеной у рта отстаивал свое, лектора исключили из партии.
На словах одно, на деле другое — это Валентин считал самой опасной общественной болезнью.
Заведующий отделом пропаганды, дымя папиросой, правил статью о вреде курения. Папиросой его угостил автор. Если бы Валентин решил написать такую статью, то прежде бы бросил курить.
В общем, надо работать. И на листе бумаги одна за другой появлялись строки, которые не скоро станут печатными. Долгий, порой извилистый путь пройдут они, прежде чем попадут на газетную полосу. И только тогда начнется их настоящая жизнь — они вступят в бой, часто затяжной и упорный, рискованный для журналиста.
Казалось бы, можно забыться в этой борьбе, от всего отрешиться. Но есть еще личная жизнь. Никуда от нее не денешься. Бывает, что сильные, много испытавшие на своем веку люди иногда гнутся под ее тяжестью. Всего себя работе отдашь, а придя домой, будешь кусать губы, Думая о том, что живет на нашей планете женщина, власть которой над тобой неодолима.
А тут еще Копытов назначил Валентина в отдел рабочей молодежи, которым заведовал Рогов.
К сердцу подступила обида. Редактор, конечно, не виноват, а он, Валентин, в чем виноват? Теперь каждый день будет мукой. Каждый день встречаться с этим существом, которое… Что делать?
Надо взять себя в руки. Это первое.
Надо держать себя в руках. Это второе.
Держать себя в руках во что бы то ни стало. Это третье.
Ну, а дальше? Так и жить? Нет, не о такой жизни он мечтает.
Но Валентин заставил себя сейчас же пойти к Рогову и сообщить о назначении. Николай снял очки, сделал озабоченное лицо и проговорил:
— Горы свернем?
— Можно и горы, — Валентин старался не смотреть на него, придумывал предлог, чтобы уйти, но не уходил: уж если сейчас не сдержишься, потом во сто раз хуже будет.
— Вот квартальный план отдела, включайся. — продолжал Николай. — Собирайся в командировку. По лесу давно материалов не было. Вишняков ездил, привез одну сплошную ругань. Надо положительное.
Работал Николай неохотно. Он не умел скрывать своего настроения и сидел мрачный, подчеркнуто страдающий. Он при каждом удобном случае жаловался на занятость и усталость.
Валентин отложил ручку в сторону — не писалось, и заходил по номеру. Ну и жизнь! Вместо того, чтобы работать, засучив рукава, ноешь!
В таких случаях он отправлялся к Вишняковым. Тепло у них, уютно. Дома Олег был проще; Лариса варила такой вкусный кофе, что аромат его наполнял всю квартиру.
Олег его почти не интересовал. Ему больше нравилось разговаривать и спорить с Ларисой, а она, наоборот, старалась подружить его с мужем, пыталась отыскать у них общие интересы.
Больше всего Олег говорил о газете.
Усадив Валентина на кушетку, он сразу начал:
— Сейчас мы с Ларисой вспоминали университет. В нашем выпуске было, например, тридцать человек. Всех их направили в редакции. Ты думаешь, все они журналисты? Нет, большинство из них — человекоединицы, окончившие факультет журналистики.
— Олег сел на своего любимого конька, — огорченно заметила Лариса.
— Это не конек, а больная мозоль… Ведь я прав? Прав. Или бывает еще хуже: присылают в редакцию проштрафившегося комсомольского или партийного работника. Имеет, говорят, большой опыт. А он, кроме отчетов да нудных докладных, никогда ничего не писал. Журналист! Толмят общеизвестные истины тоном пророков! У них одна забота — не наврать бы в цитатах да, упаси господи, употребить живое слово. Или наш шеф. Какой он, извините за выражение, редактор? Кого только не найдешь в редакциях, кроме журналистов!
— Не надо нервничать, — мягко остановила Лариса, — ты прав, но…
— А нельзя ли без «но», если я прав? Неужели вы не согласны, что в редакциях хоть отбавляй перестраховщиков? Вот почему мало появляется резких, по-настоящему смелых статей!
Все это было правдой и в то же время — неправдой. И все это имело прямое отношение к тому, о чем думал и думал Валентин. Он спросил осторожно:
— А ты писал такие статьи?
Олег сразу оживился, прошелся по комнате и радостно заговорил:
— Предположим, я написал такую статью! Написали принес ее к шефу, подчеркиваю, принес не к обобщенному образу советского редактора, а к хорошо известному вам Сергею Ивановичу Копытову… Ну? Ну, скажите мне, что произойдет? Не будет он печатать эту статью! Не будет!
— Не будет, — согласился Валентин, — но не в этом дело. Я беспокоюсь не о том, напечатает Копытов мою статью или не напечатает. Я боюсь, смогу ли я, хватит ли у меня таланта написать такую статью, которую Копытов побоится напечатать.