Трудная любовь
Шрифт:
— Молчит, — зло сказал Василий, — лампа перегорела.
— Купи новую.
— Попробуй у нас! Иди купи, а я посмотрю.
В углу лежал большой сверток ковровой дорожки.
— А это зачем? — невольно удивился Валентин.
— Да так, под пьяную руку купил, — ответил Василий, сидевший на смятой кровати.
«Спать не ложился, — отметил Валентин, — значит, волнуется». Он снял пальто, бросил на стул, так как вешалки в комнате не оказалось. Ему пришла в голову остроумная мысль. Он выкатил сверток на середину комнаты, смерил глазами площадь
— Давай сделаем тебе ковер. Ножницы есть? Василий долго отказывался, но в конце концов согласился, пробормотав:
— Прилипчивый же ты.
Они разрезали дорожку на три части; она закрыла весь пол. Комната стала уютной. Василий недоуменно огляделся, прошелся по ковру, сел на кровать.
И тут Валентин совершил ошибку, исправить которую удалось не сразу. Решив, что он легко расшевелил Василия, что можно теперь обойтись без психологии, он сказал:
— Расскажи-ка, Вася, о себе. Все по порядку, с самого начала.
Будто кто-то ударил Василия по голове. Он пригнулся, и снова глаза его стали смотреть не на собеседника, а вбок, через плечо. Он огрызнулся:
— Чего рассказывать? Пью, и вся недолга. Не я один. Чего ко мне привязались? Затаскали по собраниям. Чего еще надо?
— Злиться не надо.
— А я не злюсь. Надоело все.
— Что надоело?
— Вся эта петрушка. Один я, что ли, пью? Насели на одного Кошелева. Раньше хвалили, аж стыдно было, а теперь лаются. Хватит! — Василий ударил по колену. — Мотай отсюда! — и добавил несколько сочных ругательств.
— Вы, оказывается, слабонервный, — после молчания произнес Валентин. — Я, пожалуй, пойду, а то вы еще кулаками махать начнете… Но вы учтите: я от вас не отстану, пока не узнаю, что с вами стряслось.
Ночь Валентин провел в лаве, из шахты поднялся усталый и злой — ничего интересного найти не удалось. Меньше всего он злился на Василия. Его было жаль. Валентин понимал, как это тяжело — жить одному в пустой комнате; ни родителей, ни жены…
Было воскресенье. Валентин решил, прежде чем лечь спать, основательно закусить, так как двое суток ничего не ел, кроме бутербродов.
Столовая напоминала ресторанчик дурного пошиба, хотя размещалась в добротном каменном здании, неплохо отделанном. Большой, светлый, со множеством окон зал был наполнен дымом, руганью, хохотом.
Валентин постучал в дверь с табличкой «Директор».
— Не могу запретить, указаний нет, — объяснил директор, толстяк с добродушным мясистым лицом и вороватыми глазками. — За порядком мы следим, дежурный милиционер имеется, можете проверить. Вообще, должен поставить вас в известность, что шахтерам нельзя не пить. Так называемая рудничная пыль оседает на легких, и необходимо выпить, иначе перебои в сердечной деятельности, отсутствие аппетита, упадок сил.
— А водка что, из горла в легкие идет, смывает рудничную пыль? — спросил Валентин. — А вы хоть раз в шахту спускались?
— Дважды, — с гордостью ответил директор. — Из любопытства. Прикажете накрыть вам стол?
— А шахтеры?
— Что вы?! — директор в сердцах махнул рукой. — Среди них нету ни одного культурного человека. Я вам скажу: у меня есть скатерти, но разве их можно постелить? Запакостят. Им только водку подавай, им больше ничего не надо. Пьяницы.
— Проведите меня на кухню.
Отсюда Валентин ушел часа через два, исписав полблокнота. Обедал он в другой столовой, на краю поселка. На обратной дороге зашел в молодежное общежитие.
Это было одно из тех общежитий, куда не заглядывает начальство, о которых не знают многочисленные комиссии и представители. Здесь никто не бывает.
На кухне возле плиты толпилось человек десять. Половина из них стояли с кастрюлями и чайниками в руках, чтобы не прозевать, когда освободится место. Тут же играли в «пятнашки» дети.
— Это семейное общежитие? — спросил Валентин.
— Всякое, — ответили ему, — для всех, кому не повезло.
Действительно, в иных комнатах вместе жили одиночки и семейные. Воспитатель на воскресенье уехал в деревню к теще. Газет не выписывают. В красном уголке живут две семьи.
До вечера выслушивал Валентин разные горькие истории людей, попавших в общежитие, за которым никто не смотрит.
Потом он отправился в клуб. Самым шумным местом здесь был буфет. Отсюда изрядно выпившие парни шли в кино или на танцы.
Материала было собрано не на одну статью, но точных выводов Валентин не делал.
Утром Синегов встретил его недружелюбно:
— Замучаете вы меня. Все еще не разобрались? — спросил он. — Недоверчивый вы.
— Доверчивые часто ошибаются.
— А что тут ошибаться? Дело ясное.
— Я вчера был в шестом общежитии… — начал рассказывать Валентин, но Синегов перебил:
— Эх, сгорело бы оно, что ли! Пятно! Позор!
— Неужели ничего нельзя сделать?
— Ребенок вы! — бросил Синегов. — Вот вы часто нас, комсомольских работников, ругаете. В газетах. Правильно. А ведь, если разобраться, то в половине своих грехов мы не виноваты. Вот это общежитие к примеру. У нас ведь прав никаких нет. С нас только спрашивают. А чего мы можем сделать? Ничего. Сто раз жаловались, тыщу бумаг написали, а толку?.. Через пять лет, говорят, общежитие новое строить начнут.
Синегов был взволнован, видимо, общежитие испортило ему немало крови.
— Я из-за этого стола встать не могу! — вдруг крикнул он. — В горком сегодня сводку о кроссе надо представить, в обком справку о рационализаторах. На носу смотр художественной самодеятельности, с физкультурой у нас плохо, надо актив проводить. В горком партии сводку требуют о помощи селу. А у меня две руки! Вот! Больше нет!
Синегов сбросил со стола на диван подшивки газет, передвинул телефон и немного успокоился.