Трудная позиция
Шрифт:
— Ну что же, я разберусь, — пообещал Крупенин как можно спокойнее. — И поговорю с ним, конечно.
— Нет уж, хватит, — сказал Вашенцев решительно. — У нас не интернат для исправления балбесов и не трудколония какая-нибудь. В стране достаточно парней, которые желают стать офицерами и будут служить, не боясь трудностей и не играя на нервах командиров. — Помолчав, прибавил с возмущением: — У меня, знаете, болит еще голова от вашего Саввушкина. Так же вот тянули да разбирались. Помните?
Упрека этого Крупенин ждал. С Саввушкиным он действительно попал в историю неприятную. Имел от него четыре рапорта с просьбой отчислить из училища и никому не доложил о них — ни командиру дивизиона, ни начальнику училища. Все надеялся: поймет, может, человек, образумится, а вышло так, что не понял и не образумился, только шум поднял с этими рапортами на весь округ. До самого командующего дело дошло... Однако ставить Красикова в один ряд с Саввушкиным Крупенин все же не мог. Не мог потому хотя бы, что Красиков не написал ни одного рапорта, а разговор есть разговор. Он попытался, как мог, объяснить это командиру дивизиона, но тот не захотел, слушать, а потребовал, чтобы сразу же после встречи Нового года Красиков был представлен к отчислению из училища.
— А может, все-таки поговорить по первому разу? — не теряя надежды убедить майора, спросил Крупенин.
— По какому первому? — возмутился Вашенцев. — Уже почти полгода прошло с начала учебы. И вообще... укрывательством заниматься прекратите. Довольно разыгрывать доброго дядюшку...
В батарею Крупенин возвращался сильно расстроенным. «Вот балда стоеросовая, — ругал он Красикова. — Не мог уж в такой торжественный день подержать язык за зубами! Теперь, конечно, майор этого дела так не оставит».
В своей комнате, официально именуемой канцелярией, старший лейтенант долго стоял у окна и мучительно думал: «А может, и правда зря вожусь я с этим Красиковым? Может, давно отчислить надо было без всяких сомнений?»
Короткий зимний день угасал... Последний отблеск слабого закатного солнца еле удерживался на заиндевевшем парусиновом макете ракеты, что возвышался над зданием клуба неподалеку от казармы. Круто нацеленная в небо ракета, казалось, летела, оставляя за собой полосу пенистого следа, какой тянется обычно за реактивным самолетом на большой высоте. Крупенин вынул из кармана блокнот, куда имел привычку записывать все, что происходило в батарее. Сейчас его интересовали свои записи о Красикове.
«...А в нем что-то есть. Сегодня по математике получил пятерку. В синусах, интегралах и косинусах чувствует себя довольно твердо. По физкультуре тоже на уровне. Взял «коня», пятнадцать раз подтянулся на турнике. Другие — восемь, десять. Похвалил. А через час хотел дать наряд вне очереди за ссору с курсантом Винокуровым. Тот и другой уверяют, что больше подобного не повторится».
«...Такого с ним еще не бывало. Всю ночь под выходной не спал, сидел, как лунатик, на койке. В медпункт идти отказался. Значит, не болен. Посоветовал командиру взвода присмотреться».
«Новое дело. Комсорг Иващенко сообщил: Красиков поговаривает об уходе из училища. Толковал с Красиковым целый вечер. Считает, что быть офицером у него нет призвания. Чепуха, конечно. Когда поступал, писал совсем другое. Вероятно, влияние Саввушкина».
«...Опять разговор об уходе. Прямо наваждение. Лейтенант Беленький в тревоге. Настаивает доложить начальству. Нет, подождем. Жаль все же парня. Человек ведь неглупый. Притом земляк, волжанин».
«Эх ты... волжанин, волжанин! — с грустью повторил Крупенин и, зло захлопнув блокнот, сунул его обратно в карман. — А что ты, интересно, скажешь сегодня? Опять начнешь о призвании? Ну, ну, послушаем...»
Крупенин шагнул к двери, собираясь приказать дневальному срочно разыскать Красикова, но вдруг остановился. Нет, разговаривать с курсантом сейчас, немедленно, было нельзя. Сейчас он мог сорваться, накричать и окончательно испортить все дело. «Да, да, подожду. Поговорю позже, завтра. Так будет лучше».
Отблеск заката, что еле удерживался на парусиновой ракете, исчез совершенно. Быстро подступали сумерки и вместе с ними наплывали из степи низкие рыхлые тучи — вестники непогоды.
В канцелярию вошел лейтенант Беленький, командир первого взвода, у которого, будто наперекор фамилии, были черные густые волосы и такие же черные брови вразлет, как у стрижа крылья. Не высокий, но крепкий и верткий, он считался лучшим спортсменом в дивизионе.
— С дневальным неувязка, — вытянувшись и щелкнув каблуками, доложил Беленький. — Участник самодеятельности попал из моего взвода. Заменить разрешите?
— Красикова назначьте, — сухим тоном сказал Крупенин.
Беленький начал объяснять, что Красиков тоже в самодеятельности; к тому же он был в наряде совсем недавно, в позапрошлый выходной.
— Ничего, постоит еще, — сказал Крупенин. — Меньше болтать языком будет.
Беленький хотел напомнить старшему лейтенанту, что сам же он зачислил Красикова в программу новогоднего вечера, но в этот момент в дверях показался дежурный.
— Особо личное, товарищ старший лейтенант, — сообщил дежурный с таинственной, заговорщической улыбкой, протягивая Крупенину письмо.
На конверте действительно было выведено крупно и жирно: «Лично». Крупенин долго с недоверием смотрел на обратный адрес, написанный мелко и не очень разборчиво. Потом, разорвав конверт, вынул сложенный вчетверо тетрадный листок, испещренный неровным, прыгающим почерком,нехотя прочитал: «Может, вам, товарищ, старший лейтенант, теперь не интересно и не нужно, а я все же хочу сообщить...»
«Наглец!» — Крупенин, в сердцах скомкав письмо, бросил его в корзину для бумаг.
Дежурный виновато попятился к двери и быстро исчез. Лейтенант Беленький с недоумением смотрел на командира.
— Вот так, — сказал Крупенин, резко повернувшись к лейтенанту. — Дневальным будет Красиков. И никаких больше разговоров!
— Слушаюсь! — ответил Беленький и снова щелкнул каблуками.
Крупенин, оставшись один, с минуту стоял в раздумье, потом быстро оделся. Ему нужно было выйти на воздух, чтобы успокоиться.
— А, Борис Афанасьевич! Здравствуйте! — послышался знакомый голос за спиной Крупенина, едва он вышел из казармы. — Бы, наверно, искали меня? Ругали?
К нему подошел инженер-майор Шевкун, преподаватель ракетной техники, неторопливый, слегка валковатый в движениях, но всегда собранный и в меру подтянутый.
— Ругали или нет, признавайтесь?
— Да нет, — сказал Крупенин рассеянно. — Не ругал. Опомниться еще не успел. Какой-то день суматошный.
— Ох и день, — пожаловался в, свою очередь Шевкун. — У меня тоже с самого утра зачеты, зачеты... И тут еще представитель из штаба округа нагрянул. Курсанты смущаются, а я за каждого переживаю.