Трудно быть хорошим
Шрифт:
Мой брат, высокий и стройный, в старших классах занялся борьбой. Вначале отец настаивал, чтобы брат играл в баскетбол, но потом смирился с борьбой, решив, что баскетбольную команду Вест Пойнта [39] можно в расчет не брать. После окончания школы брат и без того мог поступить в Вест Пойнт или в Академию воздушных сил, если бы захотел. Но он даже не пытался обращаться в Вест Пойнт, а лгал отцу о каких-то анкетах, которых он и в глаза не видел. Под впечатлением от фотографий из старых журналов и ежевечерних телерепортажей из Вьетнама он решил, что хочет стать телеоператором и будет учиться тележурналистике в Нортвестерне. Брат был в школе тринадцатым, что говорило об очень высоком уровне подготовки, — и отцу это нравилось. «На сей раз число тринадцать — счастливое», — делился он со своими друзьями.
39
Вест Пойнт — военное училище в США.
В брате было шесть футов четыре дюйма, боролся он в классе свыше 180 сантиметров. Большинство борцов этого класса — темнокожие, брат брал своей выносливостью и быстротой. Организм его приспосабливался к любым изменениям, подвижный, как ртуть. Мужчин с ростом, как у него, брали в армию США при весе не меньше 140 и не больше 248 фунтов. В день своей первой комиссии брат весил 136 фунтов.
Узнав об этом, отец ударил кулаком по столу и закричал:
— Проклятье твое, Иисус Христос!
Брат рассмеялся:
— Ты знаешь, только когда мне стукнуло девять лет, до меня дошло, что это вовсе не я — Проклятьетвоеиисусхристос.
— Дьявольское отродье, разрушитель — вот ты кто!
Мы с мамой осторожно перебирали тарелки. По строгому выражению ее лица и немигающему взгляду я поняла, что она даст им выговориться. Она защищала брата, когда тот отказался идти в Вест Пойнт, утешала огорченного этим отца, покрывала брата, когда ему приходилось лгать. А нынешним вечером не произнесла ни слова.
Брат смотрел поверх обеденного стола и моей головы. Вальтер Кронкит [40] называл число жертв во Вьетнаме за сегодняшний день.
40
Вальтер Кронкит — американский телерадиожурналист.
— Я не хочу воевать, — произнес брат.
— Но почему, черт тебя подери?!
— Эта война — ошибка.
— Ошибка? Кто сказал? Ты? И ты, дьявольское отродье, смеешь судить о внешней политике державы? У тебя молоко на губах еще не просохло!
Брат держался спокойно, как будто этот разговор был самым важным для него экзаменом.
— Я знаю, что мы чересчур широко понимаем свои интересы. Я знаю, что мы суемся в чужие дела. Я знаю, что люди с обеих сторон гибнут ни за что.
— Это твой долг, — с пафосом произнес отец, будто выступая перед аудиторией, — это так же неизбежно, как и то, что у твоей сестры будут дети. Здоровый мужчина обязан защищать свою страну.
— Никто не нападает на нас. Это мы напали.
Отец резко втянул в себя воздух. Глаза превратились в черные воронки, а все лицо налилось кровью от стыда и разочарования.
— Ты просто трус, я воспитал труса.
— Все равно воевать я не стану, — повторил брат. — Если задумка с весом не сработает, то уйду в Канаду.
— Ты больше не мой сын. Ты трусливая дрянь. Бездарный мошенник и плут. В дворовой собаке больше преданности, чем в тебе.
— Чего тебе от меня надо? Ты хочешь получить труп в сосновом гробу? С собачьей биркой на обшивке?
— Да! — закричал отец, вскакивая со стула. — Я хочу гордиться своим сыном.
— Все, в чем ты нуждаешься, — это свежая сводка телевизионных новостей. Ты думаешь, что когда меня прикончат, хоть кто-то вспомнит о «геройски погибшем» Дугласе Макартуре Вогане? Если тебе так не терпится гордиться, назови моим именем любого убитого — американца или вьетнамца. Найди себе «героя» на любой стороне, назови моим именем и гордись, пока не надоест, — брат медленно поднялся и оттолкнул от себя стул, как если бы он готовился принять боевую стойку. — Но я не верю, что ими можно гордиться. Трупы не похожи на людей. Гирлянды ушей, нанизанных на проволоку… Все это телевизионные трюки. Они гонят рекрутов прямо в печи, совсем как в Дахау. Вьетнама не существует в реальности.
По выражению его лица я поняла, что под конец брат заврался. После школы и летом он подрабатывал в компании «Ортопедические средства Ханнаха», изготавливающей протезы. Мистер Ханнах, который любил играть в шашки с дедушкой, процветал. Война принесла ему много заказов из армейских госпиталей — на ступни, ноги, руки, механические кисти. Мой брат доставлял их заказчикам и забирал назад, если протезы не подходили.
Отец снова сел, оставив сына стоять одного посреди комнаты. Я наблюдала за братом, он не отрывал глаз от отца, его взгляд, казалось, пронизывал до мозга костей.
— Это твои трудности, — сказал ему отец. — Ты лишен верности, а верность — это все. Даже немцы и японцы верили в свою страну.
— Немцы верили в то, что евреев можно задушить газом. И были этому верны.
— У них был долгий путь, и, возможно, то, что они делали, было ошибкой. Но признайся все же, что не можешь не испытывать восхищения перед камикадзе. Они целовали на прощанье жен и детей и летели на своих самолетах к океану навсегда. Удивительное чувство верности.
Я взглянула на мать, которая все еще исследовала содержимое своей тарелки.
— Это не одно и то же, — сказала я.
— Будь от этого подальше, — бросил отец. Мать положила руку на мое предплечье. — Женщины и дети не воюют. Вас это не касается.
— Но он мой брат.
— Успокойся, — перебил брат, — я не пойду во Вьетнам, я буду сражаться здесь.
— Ты чего-то не понимаешь, — простонал отец. Он будто умолял сына.
Брат посмотрел на него мертвенно-холодными глазами.
— Нет, — сказал отец, — ты обязан воевать на благо своей страны. Именно это делает нас тем, чем мы являемся сегодня.
— Ужасно, — выдохнул брат, — ты хочешь, чтобы я дрался за страну, из-за которой стало возможным взорвать весь мир. Это похоже на то, как Гитлер набирал евреев для обслуживания газовых камер.
— Ты родился в госпитале, — сказал отец со слезами на глазах, — ты здоровый и сильный. А когда я был ребенком, дети умирали от свинки и полиомиелита. Ты должен воевать за науку. Ты здоровый, образованный. Ты свободен настолько, что можешь отвергнуть принципы, благодаря которым ты стал тем, кто ты есть. И если ты откажешься защищать эти идеалы, то ты не мой сын.