Трудовые будни барышни-попаданки 4
Шрифт:
Но атаки не будет. Сегодня очередной день красносельских маневров. Государь на пути в столицу с далекого Урала, поэтому на 1-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию любуется цесаре… да, буду так называть Николая Павловича хотя бы в голове.
Между прочим, он знаком с докладной запиской, сочиненной мною для его царствующего брата, о необходимости учредить в России подобие французского жандармского корпуса. Функций у жандармов должно быть много, но читать чужие мысли им не по силам. Впрочем, записка сейчас пылится в каком-нибудь архиве.
Да, нынешний царь мягок, добр и вежлив. На прошлых маневрах
На сегодня маневры завершились. Кирасиры направились в палатки, а я въехал на холм, где меня ожидало начальство.
Вот странно: почти все годы провожу в седле или почтовой карете, а как истинный царедворец еще издали понял, что у принца хорошее настроение. В каждом Павловиче есть что-то от незабвенного отца — ничто не было способно разгневать его больше неудачных парадных и маневренных эволюций. Даже царь-ангел, освободитель Европы, способен сурово отчитать командира, если хоть один солдат в полку сбил ногу, а уж Николай и Михаил… Разве что эполеты не срывают перед строем, но у них на это нет власти. Есть еще один Павлович — Константин, засевший в Варшаве. Говорят, давший слово никогда не царствовать и готовый исполнить обещание с упрямством, свойственным его семейству. Некоторым славным генералам, например Милорадовичу, очень хочется, чтобы Константин отрекся от обещания, явился в столицу, и никто бы не усомнился — цесаревич он. Ей-ей, мне очень бы не хотелось. Считать Николая грубияном могут лишь те младшие офицеры, что не служили под началом Константина.
Так, изгнать всю мысленную крамолу. Я уже приблизился к его императорскому высочеству, благодушному в этот сухой, хоть и ветреный день.
— Славно прошли. Согрейся, Алекс, — сказал царевич, указывая на серебряный поднос, поставленный на большой пехотный барабан.
Я поблагодарил, опрокинул чарку с померанцевой настойкой. Пригляделся к закуске — наломанным кускам твердого шоколата. Разглядел на одном из обломков торговый герб: EOSt и голубь.
— Вы проигнорировали запрет maman и опять посетили усадьбу загадочной госпожи Шторм? — спросил я с улыбкой.
— И я, и Мишель, — столь же приветливо ответил Николай. — Уже скоро он закончит хвалить своих артиллеристов, подойдет и подтвердит мои слова.
— Эта мадам столь удивительна, что, пожалуй, и мне следовало бы нанести визит, — заметил я, выпивая вторую чарку, надо же согреться.
— Вот вам, любезный Александр, это было бы нежелательно, — благодушно усмехнулся царевич. — Вы найдете хозяйку Новой Славянки не только мастерицей воплощать самые фантастические прожекты, но и достойным объектом стремления. Вы поставите цель добиться ее благосклонности, убедитесь в ее неприступности и впадете в черную меланхолию. Не так ли, друг?
Я кивнул. Что делать, моей репутацией можно только гордиться, так как уже не избавиться.
…Не так давно сочинителя Пушкина командировали в южные губернии, кто говорил — за стишки, кто — за донжуанство, думаю, по совокупности заслуг. Бессарабия,
Да, я женат уже семь лет. Моей милой супруге вреден невский климат, она ждет меня в далеком поместье. Если я и нахожу привычные приключения, то только чтобы чувства к моей любезной не охладели. Я человек со странностями, к которым все привыкли.
— Да, я пока что не хотел бы знакомиться с этой особой, не столько из-за сомнений относительно ее механических новаций — напротив, я люблю фокусы, — сколько из-за ее не менее странного супруга. Кстати…
— Дождемся Мишеля, который подъезжает к нам, — улыбнулся царевич. — Его медовый месяц с принцессой из Вюртемберга закончился, и если ему неохота слушать жену, то Мишель говорит так: «Я генерал-артиллерист и после маневров глуховат всю неделю».
Сказал и пристально взглянул на меня. Вероятно, это царская проверка на дружбу. Я услышал анекдот, который должен быть забыт, в крайнем случае записан для потомков, но не выболтан в ближайшей беседе.
Между тем Михаил Павлович спешился, обнял меня, выпил чарку.
— Я бы любовался твоими латными центаврами до заката, но, судя по вашим лицам, Марс предан временному забвению ради Венеры.
— Предмет нашего обсуждения, госпожа Шторм, скорее жрица божественного кузнеца Гефеста, — кивнул Николай Павлович. — Мишель, ты же засвидетельствуешь, что, посетив эту прелюбопытную особу, мы выполнили твою странную просьбу?
Михаил Павлович кивнул, выпивая вторую чарку, я рассыпался в благодарностях, но не удержался от вопроса, как отреагировала госпожа Шторм.
— Отступила с поднятыми знаменами, — ответил Николай Павлович. — Я бы удивился другому поведению этой достойной дамы. Но надеюсь, отступление совершено в правильном направлении и надлежащие выводы будут сделаны.
— Кстати, — заметил Михаил Павлович, — на днях Милорадович соблаговолил лично попросить господина Орлова-не-Орлова проявить чуткость и деликатность. Не по твоему ли ходатайству?
Я ответил, что причина была явно другая. При этом улыбнулся, а на вопрос великих князей сказал:
— Вот и у этого странного человека, супруга госпожи Шторм, появился свой титул.
Когда о нем впервые стало известно, начали выяснять, о каком Орлове идет речь, и кто-то заметил, что это Орлов, не являющийся Орловым в достойном смысле слова.
— Все равно странно, — сказал Николай Павлович, жестом продемонстрировав прислуге, что ей следует наполнить наши чарки и отойти. — Так, может, ты наконец-то расскажешь, чем оказался привлекателен этот странный храм Венеры?