Трудовые будни барышни-попаданки 4
Шрифт:
…Все-таки во властной самодержавной вертикали есть свои плюсы. Пусть чин 2-го класса позволяет себе кричать на моего четвероклассного мужа, зато я, его супруга, имею неофициальное право распоряжаться разной мелочью, обретающейся у подножия этой пирамиды.
— Ваше превосходительство, а этих куда? — растерянно произнес Иван, сын Степанов, выпуская добычу.
— Сама с ними разберусь! — резко произнесла я. — Поспешай, пока буйство смертоубийством не закончилось!
Держиморда вздохнул и потрусил к месту конфликта.
—
— Он Василий, и я Василий, — ответил старший. — Благодарю вас… Эмма Марковна. Может, отпустите нас?
— Не надо, — возразил младший мальчишеским дискантом. — Он на нас озлился и за городом схватит. А это ваш чудный дымный корабль?
— Да, — улыбнулась я. — Прошу пожаловать на борт, братья Василии.
Котлы еще не разогрелись, да и команда, посланная за покупками, не вернулась. Но лучше уж братцы дождутся отправления на борту. Вдруг в душе Ивана, сына Степанова, чувство служебного долга возьмет верх над чинопочитанием?
Мы отошли от пристани через полчаса. Кроме братьев Василиев, взяли четверых богомольцев на Валаам.
Пожалуй, там же стоит оставить и двух юных пассажиров. Тамошний монастырь нередко являлся промежуточным пунктом для паломников Соловецкой обители. Пожить трудниками, получить харчи на дорогу да и отправиться. У такой группы есть свой предводитель, он ручается за пилигримов, и даже тот самый держиморда не будет обижать людей из группы паломников, тем более следующих из обители под царской опекой.
Пока не доплыли до Валаама, надо бы разобраться, что это за братцы. Я помнила, что даже Баба-яга не расспрашивает молодцев не накормив, поэтому пригласила Василиев в салон, к столу. Пока готовился обед, предложила переодеться в матросском кубрике, но они решили обсохнуть в машинном отделении — там интересней.
…Три дня назад я мечтала отдохнуть от конторских бумаг, покачаться на волнах, полюбоваться осенними рощами и корабельными карельскими соснами. Ага, покачалась, полюбовалась. Теперь мечтаю о большой кровати в имении. Не угодишь на вас, Эмма Марковна.
Хотя сон снова и снова напрыгивал мягким ленивцем, я стряхивала его, крутила головой и слушала Василиев.
Они были сиротами, попавшими в младых годах в приют, откуда их взяла добрая вдова-купчиха, решившая не разлучать братьев. Перед этим тяжко хворала, дала обет Зосиме Соловецкому совершить благое дело. Братья подросли, выучились в школе, старший стал приказчиком, как вдруг хворость вернулась к благотворительнице, и она послала Василиев на далекое Белое море, поклониться основателю святой обители. Они узнали, что проще доплыть до Олонца озером, а дальше — сухим путем, но вот, увы, такая незадача с документами.
Не потеряли ли юноши деньги, я деликатно не спросила. Но, глядя на их истрепанную одежду и худые сапоги, изначально имели не много.
Каюсь, повела разговор
А еще младший сел подальше от иллюминатора и старался держаться в тени. Я думала, как бы их расспросить чуть усердней. Но сонливость брала свое.
Еще запомнила шепотливую реплику Насти:
— Хорошо, Эмма Марковна, что на Валааме причалим. Им самое верное будет с другими странниками на Соловки отправиться, а еще лучше — на островах трудниками остаться.
— Почему, милая? — спросила я не шепотом, так как мы вышли на палубу.
— Речь у них не по-орловски, зато иной раз цокнут. Да и к Васе-младшему охота приглядеться. Ох, чует сердце…
— Он из барского театра сбежал? — предположила я и тотчас погасила улыбку — вдруг так и есть.
— Может, и так. Только, Эмма Марковна, когда люди темнят, тут надо или огневуху в небо пустить, как я давеча, или избавиться от них.
— Избавимся, Настюша, — успокоила я, — на Валааме оставим.
А в душе опять заскреблась интуиция. Когда проблему заранее решила… ох, как бы не вышло иначе.
На этот раз на Валааме мы пробыли недолго. Паломники из Олонца подивились храму на вершине горы, а потом — удивительной паровой машине, поднявшей их наверх.
Нам подниматься не пришлось. Игумен Ионафан был на пристани — собирался посетить один из дальних скитов архипелага. Благословил нас, услышал просьбу — взять трудниками двух братьев. Взглянул на них, сперва рассеянно, потом пристально.
Потом отозвал их за пакгауз, сказал, что исповедь может принять и на пристани. Братья не очень-то и хотели, но игумен — человек властный, попробуй ослушаться.
Потом вернулся. Поначалу его лицо казалось гневным, но, когда он приблизился, я поняла: прячет смех в бороду. Василии стояли у кромки причала, вглядываясь в ладожские волны, и на их лицах не было ни смеха, ни радости.
— Как же вы, дочь моя, взяли в свой ковчег этих агнцев? — тихо спросил он, не сдерживая улыбки.
Я избежала подробностей, касавшихся взаимоотношений с властями, а просто сказала об обете братьев и их затруднительном положении.
— Есть ли причины не взять их монастырскими трудниками?
— Есть, и очень серьезные. Василия, пожалуй, оставить могу — каяться за обман. А вот насчет его спутницы Василисы устав у нас строгий. Или ее в женскую обитель, или обратно в ваш ковчег.