Труды дня
Шрифт:
— И чтобы скрыть эти чувства, мой народ сначала будет приносить тебе, Шива, и тебе, Ганеса, больше жертв и станет громче восхвалять вас. Но слова уже пущены, и впоследствии мой народ будет платить меньше дани вашим толстым браминам. Затем люди станут забывать ваши алтари, но так медленно, что ни один человек не сможет сказать, когда и как началось это забвение.
— Я знаю… я знаю!.. Я говорила то же, но они не хотели слушать, — сказала тигрица. — Нам нужно было убивать… нам нужно было убивать!
— Теперь слишком поздно. Вы должны были убить вначале, когда
— А конец, насмешник над богами? Каков будет конец? — спросил Ганеса.
— Конец будет такой же, как начало, о несообразительный сын Шивы! Пламя замрёт на алтарях и молитва на языке, пока вы снова не станете маленькими богами — богами джунглей, — имена которых охотники за крысами и ловцы собак шепчут в чащах и в пещерах, жалкими божками деревьев и отдельных селений, какими вы были вначале. Вот конец для тебя, Ганеса, и для Бхайрона — Бхайрона простого народа.
— Это случится очень нескоро, — проворчал Бхайрон. — И это ложь.
— Много женщин целовало Кришну. Они рассказывали ему это, чтобы утешить себя, когда у них показались седые волосы, а он передал нам этот рассказ.
— Их боги пришли, и мы их переделали. Я взял женщину и сделал её двенадцатирукой. Так вывернем мы всех их богов, — сказал Гануман.
— Их боги! Вопрос идёт не об их богах — один или три, мужчина или женщина. Дело в людях, двигаются они, а не боги строителей мостов, — сказал Кришна.
— Пусть будет так. Я заставил одного человека поклоняться огненной колеснице, когда она стояла, дыша огнём, и он не знал, что поклоняется мне, — сказала обезьяна Гануман. — Они только несколько изменяют имена своих богов. Я буду по-прежнему руководить строителями мостов. Шиве в школах будут поклоняться те, кто сомневается и презирает своих товарищей; у Ганесы останутся его купцы, а у Бхайрона — погонщики ослов, пилигримы и продавцы игрушек. Возлюбленный, они только изменят имена, а это мы уже видели тысячу раз.
— Конечно, они только изменят имена, — повторил Ганеса; но боги беспокойно задвигались.
— Они переменят больше, чем имена. Меня одного они не смогут убить, пока девушка и мужчина встречаются друг с другом или весна следует за зимними дождями. Небожители, не напрасно я ходил по земле. Мой народ не сознаёт ещё, что он уже знает; но я, живущий между людьми, читаю их сердца. Великие владыки, начало конца уже зародилось. Огненная колесница выкрикивает имена новых богов, а не старых под новыми именами. Теперь пейте и ешьте побольше. Погружайте ваши лица в дым алтарей, прежде чем они потухнут. Берите дань и слушайте звуки цимбал и барабанов, пока есть ещё цветы и песни. Как считают люди, конец ещё далёк; но по счёту времён
Молодой бог замолчал; его собратья долго, безмолвно смотрели друг на друга.
— Этого я не слышал прежде, — шепнул Перу на ухо своему товарищу. — Но иногда, когда я смазывал маслом части машин в машинном отделении «Гурка», я думал, так ли уже мудры наши жрецы — так ли мудры. День настаёт, сахиб. Они уйдут к утру.
Жёлтый цвет на небе становился ярче, и тон реки изменился, когда исчезла тьма
Внезапно слон затрубил, словно по знаку погонщика.
— Пусть судит Индра Отец всех, говори ты! Что скажешь ты о слышанном нами? Действительно ли Кришна солгал или…
— Вы знаете, — сказал бык, вставая на ноги. — Вы знаете загадку богов: «Когда Брама перестанет грезить, небеса и ад и земля — все исчезнет». Будьте довольны. Брама ещё грезит. Грёзы его приходят и уходят, и природа грёз изменяется, а Брама ещё грезит. Кришна слишком долго ходил по земле, но, несмотря на это, я ещё больше полюбил его за переданный рассказ. Боги изменяются, возлюбленный, — все, кроме Одного!
— Да, все, кроме того, который зажигает любовь в сердцах людей, — сказал Кришна, завязывая свой пояс. — Ждать недолго, и вы узнаете, лгу ли я.
— Правда, времени, как ты говоришь, немного. Ступай снова в свои хижины, возлюбленный, и весели молодёжь, потому что Брама ещё грезит. Ступайте, дети мои! Брама ещё дремлет, и, пока он не проснётся, боги не умрут.
— Куда они ушли? — сказал поражённый ужасом ласкар, слегка дрожа от холода.
— Бог знает! — сказал Финдлейсон.
Река и острова вырисовывались теперь в дневном свете, и на сырой земле под деревом не было следов копыт или следов обезьяны. Только попугай кричал в ветвях; дождевые капли градом катились с его крыльев, когда он встряхивал ими.
— Вставайте! У нас ноги закоченели от холода. Испарился ли из тебя опиум? Можешь ли ты двигаться, сахиб?
Финдлейсон, шатаясь, поднялся на ноги и встряхнулся. Голова у него кружилась и болела, но действие опиума прошло, и, освежая голову в воде пруда, главный инженер моста у Каши поразился, каким образом он попал на остров, и стал раздумывать, какие шансы для возвращения домой представляет ему день и — главное — как обстоит дело с его мостом?
— Перу, я забыл многое. Я был под сторожевой башней, наблюдая за рекой… А потом!.. Унесло нас течение?..
— Нет. Суда сорвались, сахиб, и (если сахиб забыл об опиуме, Перу не станет напоминать о нем) мне показалось, — было так темно, — что какой-то канат, за который уцепился сахиб, сбросил его в лодку. В виду того что мы оба с Хитчкоком-сахибом выстроили, можно сказать, этот мост, я также сел в лодку, которая въехала, словно верхом на волнах, в мыс этого острова, разбилась и выбросила нас на берег. Я испустил громкий крик, когда лодка оторвалась от пристани, и, без сомнения, Хитчкок-сахиб приедет за нами. Что касается моста, то при постройке его умерло столько людей, что он не может умереть.