Труды и дни мистера Норриса. Прощай, Берлин
Шрифт:
Двери молодой человек за собой не закрыл. Я услышал, как где-то совсем рядом, буквально за ближайшим косяком, он сказал, судя по всему, в телефонную трубку: «Этот джентльмен, он уже здесь, сэр». И тут же, из-за двери с противоположной стороны гостиной, ему ответил голос мистера Норриса, причем слышимость была даже более отчетливой, чем в первом случае: «В самом деле? Благодарю вас».
Меня разбирал смех. Эта маленькая комедия была настолько нелепой и неуместной, что за ней мерещилось нечто едва ли не зловещее. Секундой позже в комнату вошел сам мистер Норрис, нервически потирая наманикюренные ручки:
– Ах,
«А выглядит-то он так себе», – подумал я. Сегодня у него в лице не было давешнего розоватого отлива, а под глазами залегли круги. Он на секунду присел в кресло, но тут же вскочил, как будто не мог остановиться на одной какой-то позе. Парик у него, судя по всему, тоже был другой, поскольку у этого крепления были видны ясно, как божий день.
– Вы, наверное, хотели бы взглянуть на квартиру? – спросил он, нервически дотронувшись до висков кончиками пальцев.
– Да, конечно, – я удивленно улыбнулся в ответ, ибо на повестке дня у мистера Норриса явно было что-то более спешное и значимое, чем мой визит. Он суетливо подхватил меня под локоть и повлек за собой к двери в противоположной стене, из-за которой сам же появился не далее чем минуту назад.
– Да-да, сперва сюда.
Но мы едва успели сделать несколько шагов, как из прихожей послышались громкие голоса.
– Нет, нельзя. Никак невозможно, – донесся голос молодого человека, который впустил меня в квартиру. И незнакомый, громкий и сердитый голос ответил:
– Врешь, мерзавец! А я тебе говорю, что он здесь!
Мистер Норрис остановился, как подстреленный.
– О господи! – одними губами прошелестел он. – О господи!
В тревоге и замешательстве он застыл посреди комнаты, так, будто отчаянно пытался решить для себя, в какую сторону ему бежать. Его ладошка у меня на локте сжалась сильнее – он не то искал поддержки, не то просил меня его не выдавать.
– Мистер Норрис не вернется до позднего вечера, – в голосе у молодого человека звякнул металл, извиняющихся ноток не стало совершенно. – И ждать его вам не имеет никакого смысла.
Судя по всему, он стоял теперь несколько ближе, может быть, прямо за дверью гостиной, загораживая проход. В следующий миг дверь гостиной тихо притворили снаружи, и в замочной скважине щелкнул ключ. Нас заперли.
– Он там, в комнате! – во весь голос и с явной угрозой выкрикнул незнакомец. Послышалась какая-то возня, а затем звук тяжкого удара, как если бы молодого человека с силой швырнули о дверь. Этот последний звук вывел мистера Норриса из ступора. Одним-единственным, на удивление проворным движением он утянул меня за собой в смежную комнату. Там мы и остановились, прямо за дверью, в любой миг готовые к дальнейшему отступлению. Дыхание у него стало тяжелым и прерывистым.
Тем временем незнакомец тряс дверь в гостиную так, словно пытался сорвать ее с петель.
– Ах ты, чертов мошенник! – жутким голосом орал он. – Ну погоди у меня; ну я до тебя доберусь!
Все это было так необычно, что я совершенно забыл испугаться, хотя в человеке за дверью вполне можно было предположить пьяного или буйнопомешанного. Я вопросительно взглянул на мистера Норриса, и тот шепотом поспешил меня успокоить:
– Мне кажется, он сейчас уйдет.
Более всего меня поразило
Однако мистер Норрис все-таки не ошибся. Незнакомец вскоре устал ломиться в дверь гостиной. Отпустив финальный залп чисто берлинских ругательств, голос удалился. Секундой позже мы услышали, как с оглушительным грохотом захлопнулась входная дверь.
Мистер Норрис облегченно перевел дух.
– Я знал, что надолго его не хватит, – удовлетворенно заметил он. Он не глядя вынул из кармана конверт и принялся им обмахиваться. – Так это некстати, – проворчал он. – Такое впечатление, что некоторые люди не имеют представления о каких бы то ни было манерах… Мальчик мой, я вынужден самым искренним образом извиниться за этакое беспокойство. Уверяю вас, я даже и предположить не мог…
Я рассмеялся:
– Все в порядке. Было даже забавно.
Мистеру Норрису это, похоже, польстило:
– Я страшно рад, что вы не приняли это близко к сердцу. Не так уж и много найдется людей вашего возраста, свободных от этих нелепых буржуазных предрассудков. Я чувствую, у нас с вами много общего.
– Да, наверное, – ответил я, не слишком, правда, понимая, о каких конкретных предрассудках идет речь и какое они могут иметь отношение к сердитому незнакомцу за дверью.
– Поверьте моему опыту, за всю мою долгую и не лишенную разного рода событий жизнь я не встречал человека, который по своей совершенно непроходимой тупости мог бы сравниться с мелким берлинским лавочником. Заметьте, я ничего не говорю о здешних солидных фирмах. Они-то по большей части ведут себя вполне разумно – более или менее…
Его, похоже, потянуло на откровения, и разговор мог бы и впрямь получиться не лишенным интереса, если бы не щелкнул замок и на пороге гостиной не появился большеголовый молодой человек. Вид его, казалось, совершенно прервал течение мысли мистера Норриса. Манера у него тут же сделалась какой-то расплывчато-угодливой, было такое впечатление, что нас с ним застали с поличным на каком-то странном и совершенно недопустимом с точки зрения общественной морали деянии и извиниться, замять возникшую неловкость можно только путем строжайшего следования нормам этикета.
– Позвольте представить: герр Шмидт – мистер Брэдшоу. Герр Шмидт – мой секретарь и моя правая рука. Вот только в нашем случае, – мистер Норрис нервно хихикнул, – поверьте мне, правая рука прекрасно отдает себе отчет в том, что творит левая.
То и дело нервически покашливая в кулачок, он попытался перевести шутку на немецкий. Герр Шмидт, который шутки явно не понял, даже и не пытался сделать вид, что ему смешно. Однако тут же отпустил в мою сторону этакую доверительную ухмылочку, словно приглашая разделить его презрительно-покровительственное отношение к претензиям работодателя на юмор. На улыбку я не ответил. Шмидт мне был откровенно антипатичен. Он это понял; и мне понравилось, что он это понял.