Труды по россиеведению. Выпуск 4

Коллектив авторов

Только в этом контексте и можно писать историю прошлого столетия, дореволюционного и советского мира. Вне контекста исторические изыскания бессмысленны, не имеют социального значения.

Снимок

Улыбкой юности и славычуть припугнув, но не отторгнув,от лени или для забавытак села, как велел фотограф.Лишь в благоденствии и лете,при вечном детстве небосвода,клянется ей в Оспедалеттиапрель двенадцатого года.Сложила на коленях руки,глядит из кружевного нимба.И тень ее грядущей мукизащелкнута ловушкой снимка.С тем – через «ять» – сырыми нежнымапрелем слившись воедино,как в янтаре окаменевшем,она пребудет невредима.И запоздалый соглядатай,застанет на исходе векатот профиль нежно-угловатый,вовек сохранный в сгустке света.Какой покой в нарядной даме,в чьем четком облике и ликепрочесть

известие о даретак просто, как названье книги.Кто эту горестную мету,оттиснутую без помарок,и этот лоб, и челку этусебе выпрашивал в подарок?Что ей самой в ее портрете?Пожмет плечами: как угодно!и выведет: «Оспедалетти.Апрель двенадцатого года».Как на земле свежо и рано!Грядущий день, дай ей отсрочку!Пускай она допишет: «АннаАхматова» – и капнет точку.Б. Ахмадулина1973

Канун

В городе, по пути на вокзал. Извозчик мчит во весь дух, с горы и на мост, через речку. Под мостом, на береговой отмели, отвернувшись от проезжих под навес моста и как бы для защиты подняв плечи, стоит босяк, спешно, как собака, пожирает из грязной тряпки что-то вроде начинки. А позади грохочут, летят, точно нагоняют ломовые телеги, трясутся, вися с грядок, страшные сапоги мужиков. Все в муке, – мукомолы, – все великаны, и все рыжие, без шапок, в красных рубахах распояской…

А потом вагон, второй класс. И какой-то сидящий против меня господин лет за сорок, широкий и стриженный бобриком, в золотых очках на плоском носу с наглыми ноздрями, все встает и, не глядя на меня, – от пренебрежении ко мне, – все поправляет на сетке свои хорошие, в крепких чехлах чемоданы и чемоданчики. Аккуратный и уверенный в себе господин, спокойный за свое благополучие и строгое достоинство…

Шла, однако, уж осень шестнадцатого года.

И. Бунин1930

Канун

Хозяин умер, дом забит,Цветет на стеклах купорос,Сарай крапивою зарос,Варок, давно пустой, раскрыт,И по хлевам чадит навоз…Жара, страда… Куда летитЧерез усадьбу шалый пес?На голом остове варкаНочуют старые сычи,Днем в тополях орут грачи,Но тишина так глубока,Как будто в мире нет людей…Мелеет теплая река,В степи желтеет море ржей…А он летит – хрипят бока,И пена льется с языка.Летит стрелою через двор,И через сад, и дальше, в степь,Кровав и мутен ярый взор,Оскален клык, на шее цепь…Помилуй Бог, спаси, Христос,Сорвался пес, взбесился пес!Вот рожь горит, зерно течет,Да кто же будет жать, вязать?Вот дым валит, набат гудет,Да кто ж решится заливать?Вот встанет бесноватых ратьИ, как Мамай, всю Русь пройдет…Но пусто в мире – кто спасет?Но Бога нет – кому карать?И. Бунин23. VII. 16

Памяти доктора Живаго

Ольге Ивинской

Два вола, впряженные в арбу,подымались на крутой холм.Несколько грузин сопровождали арбу.«Что везете?» – спросил я. – «Грибоеда».А.С. Пушкин«Путешествие в Арзрум»

Опять над Москвою пожары,И грязная наледь в крови.И это уже не татары,Похуже Мамая – свои.В предчувствии гибели низкойОктябрь разыгрался с утра.Цепочкой по Малой НикитскойПрорваться хотят юнкера.Не надо! Оставьте! Отставить!Мы загодя знаем итог!А снегу придется растаятьИ с кровью уплыть в водосток.Но катится снова и снова«Ура!» сквозь глухую пальбу,И челка московского снобаПод выстрелы пляшет на лбу.Из окон, ворот, подворотенГлядит, притаясь, дребедень.А суть мы потом наворотим!И тень наведем на плетень!И станет далекое – близким,И кровь притворится водой,Когда по Ямским и ГрузинскимПокой обернется бедой,И станет преступное дерзким,И будет обидно, хоть плачь,Когда протрусит КамергерскимВ испарине страха лихач.Свернет на Тверскую, к Страстному,Трясясь, матерясь и дрожа.И это положат в основуРассказа о днях мятежа.А ты, до беспамятства рада –У Иверской купишь цветы,Сидельцев Охотного рядаПоздравишь с победою ты.Ты скажешь: «Пахнуло озоном –Трудящимся дали права!»И город малиновым звономОтветит на эти слова.О, Боже мой! Боже мой! Боже!Кто выдумал эту игру?!И снова погода, похоже,Испортиться хочет к утру.Предвестьем Всевышнего гневаПосыплется с неба крупа.У церкви Бориса и ГлебаСойдется в молчанье толпа.И тут ты заплачешь. И дажеПригнешься от боли тупой.А кто-то, нахальный и ражий,Взмахнет картузом над толпой.Нахальный, воинственный, ражий –Пойдет баламутить народ…Повозки с кровавой поклажейСкрипят у Никитских ворот.Так вот она – ваша победа,Заря долгожданного дня!..Кого там везут? Грибоеда.Кого отпевают? Меня!А. Галич<ноябрь 1971>

Памяти Афанасия Фета

Здесь человек сгорел…

Ничего от той жизни,Что бессмертной была,Не осталось в отчизне,Всё сгорело дотла.Роковые изъятья,Неназначенный бал.Край светлейшего платьяРазве я целовал?Как в иную присягуНа погибель и райНебывалого стягаНезависимый край…Ничего от той жизни,Что бессмертной была,Не осталось в отчизне.Всё сгорело дотла.Всё в снегу, точно в пепле,Толпы зимних пальто.Как исчезли мы в пекле,И не видел никто.Я грущу о зажимеЧрезвычайной тоски,Как при старом режимеВашей белой руки.Вспомнить – сажей несметнойТак и застится высь.– Да была ли бессмертнойВаша личная жизнь?Есть ли Вечная записьВ Книге Актов благих?– Только стих.ДоказательствБольше нет никаких.В. Соколов

Голос за снимком

Когда у роковой чертыя обживал углы подвалов,и зону вечной мерзлоты,и малярийный зной каналов,когда, угрюмый нежилец,я только верою и выжили в мир вернулся наконец –я словом погребенных вышел.Я – прах, и если говорю,то говорю по праву мертвых,на мясо списанных зверью,в цементный порошок истертых.Я – пыль заводов и полей,просеянная сквозь решетастатей, этапов, лагерей,бараков и могил без счета.Я – персть земли, и если перстьглаза неплакавшие колет,не говорите: это месть,скажите: мертвые глаголют!И не стращайте! Что конвой,кому сама земля охрана!Я – вдох один, но выдох мой –От Соловков до Магадана.О. Чухонцев

«Собрался к маме – умерла…»

Собрался к маме – умерла,к отцу хотел – а он расстрелян,и тенью черного орлагорийского весь мир застелен.И, измаравшись в той тени,нажравшись выкриков победных,вот что хочу спросить у бедных,пока еще бедны они:собрался к маме – умерла,к отцу подался – застрелили…Так что ж спросить-то позабыли,верша великие дела:отец и мать нужны мне были?…В чем философия была?Б. Окуджава1983

Фестиваль песни в Cопоте в августе 1969 г

Над черной пажитью разрухи,Над миром, проклятым людьми,Поют девчонки о разлуке,Поют мальчишки о любви.Они глядят на нас в тревогеИ не умеют скрыть испуг.Но наши страхи, наши боги –Для них смешной и жалкий звук.И наши прошлые святыниДля них – пустые имена.И правда – та что посредине, –И им, и нам еще темна.И слышит Прага, слышит СопотИстошный шепот: «Тру-ля-ля!»Но пробивается сквозь шепотКирзовый топот патруля:Ать-два! Ать-два! Ать-два!Нас отпустили на поруки –На год, на час, на пять минут…Поют девчонки о разлуке,Мальчишки о любви поют.Они лады перебирают,Как будто лезут на рожон.Они слова перевирают:То в ре-мажор, то в соль-мажор…А я крестом раскинув руки,Как оступившийся минер, –Все о беде да о разрухе,Все в ре-минор да в ре-минор…А. Галич

Голгофа

Понеслись кувырком, кувыркомОпечатки последнего тома.Сколько лет я с тобою знаком?Сколько дней ты со мною знакома?Сколько медленных дней и минут –Упустили мы время, разини!Променяют – потом помянут:Так не зря повелось на России!Только чем ты помянешь меня?Бросишь в ящика пыльную прорубь?Вдруг опять, среди белого дня,Семиструнный заплещется голубь,Заворкуют неладно ладыПод нытье обесславленной квинты…Если мы и не ждали беды,То теперь мы воистину квиты!Худо нам на восьмом этажеНашей блочно-панельной Голгофы!Это есть. Это было уже.Это спето – и сложено в строфы.Это хворост для наших костров…Снова лезут докучные гости.И кривой кладовщик ИвановОтпустил на распятие гвозди…А. Галич<8 августа 1973>