Трунька о себе, своих попутчиках и славном «Дальтелефильме»
Шрифт:
Теперь для сравнения уроки в техникуме, куда я поступил в 1959 после восьмого класса. Первое, что поразило, к нам стали обращаться на «вы». И не зубрежку от нас требовали, а способность мыслить, находить решения и делать выводы. Учитель физики Эмилия Константиновна Эмме на зачетах и экзаменах разрешала пользоваться любой справочной литературой. Главное, говорила она, чтобы мы понимали суть явлений и физических процессов. Славку бы она полюбила. Вот пример. Контрольная по физике. Два варианта. Быстренько на черновике решаю свой вариант и приступаю к оформлению решения задачки в чистовик. Мимо проходит Эмилия Константиновна.
– Что делаем?
– Да, вот, переписываю
– У нас что, урок чистописания? Не тратьте зря время, лучше решите другой вариант или идите гулять…
Я решил еще один вариант и ушел гулять. Я привел этот пример, чтобы показать, как техникумовское образование отличалось от школьного.
Школу я не любил, а потому плохо что помню из школьной жизни. Помню драмкружок в Детском клубе и кукольный театр при школе. Учился я неважно, и школьных учителей я, к своему стыду, не помню вовсе. Хотя нет. В памяти всплыла учительница истории Роза Ахметовна. Половину урока она рассказывала нам, какие мы свиньи, дураки, невежды, хулиганы… – и это на каждом уроке. Несмотря на то, что я был дураком и хулиганом, из школы меня выпустили после 8 класса с неплохой характеристикой.
Директор техникума, куда я поступил, на вступительной встрече зачитал в моей характеристике: «…большой фантазер». Все засмеялись, он оборвал смех и сказал, что фантазер – это очень хорошее качество. В техникуме я помню всех преподавателей, хорошо с удовольствием учился и кончил бы его с красным дипломом, если бы не мой невоздержанный язык.
Хоть Трунька и спрятался глубоко внутри меня, но время от времени он вылезал наружу и учинял мне гадости. Вытравить его я до сих пор не могу.
Кадр третий
Семён
В редакции раздался звонок.
– Кто это? – послышался из трубки требовательный голос.
– А это кто? – вежливо поинтересовался я, – вроде как звоните вы…
– Это Юрченко…
Я пожал плечами и положил трубку, тон собеседника мне не понравился.
– Кто звонил? – поинтересовался Георгий Исаевич Громов, старший редактор редакции новостей.
– Какой-то Юрченко, очень невоспитанный дядька…
– Это же Семён! Ну и влип же ты…
Работал я на телевидении первую неделю. И брал меня на работу не какой-то Юрченко, а директор Владивостокской студии телевидения Владимир Петрович Бусыгин.
В редакции Дальтелефильма. Слева направо: Павел Шварц, Семен Юрченко, Юрий Могилевцев, Валерий Головин, Татьяна Баранова
Я пришел к нему прямо с улицы безо всякого там блата и поинтересовался, не нужны ли ему ассистенты оператора или ассистенты режиссера? Он почесал затылок, который находился за круглой лысиной на вершине головы, пристально посмотрел на меня, слегка наклонив голову, кивнул головой и молвил:
– Идите к соболю…
Небольшое отступление. Тогда, в шестидесятые годы прошлого столетия, люди, работающие на телевидении, казались обывателю небожителями, как сегодня депутаты Государственной думы. И чем меньше и провинциальнее была студия, тем более значительными были ее работники. Я помню, мы с Левой Борисенко поехали на досъемку концертного номера в Комсомольск-на-Амуре, и сразу попали в возвышенно-богемную атмосферу провинциального творчества. Даже студийный постановщик, в театральной классификации – рабочий сцены, ощущал себя, по меньшей мере, солистом Большого театра. Я уже не говорю про дикторов, каждая из которых возносилась до небес не меньше Аллы Борисовны. Их личная жизнь находилась под пристальным наблюдением зрителя: их по многу раз женили и разводили, хоронили и воскрешали. Женя Симановская, одна из наших дикторов, смеясь, пересказывала разговор, подслушанный в автобусе:
– Что-то Женечки нашей уже неделю как нет в эфире.
– Так она ж умерла…
– Как умерла?!!
– Муж застал ее в постели с любовником и застрелил из охотничьего ружья…
Вот в эту-то неприступную и таинственную обитель – мир телевидения я и шагнул из ветреного холодного января 1965 года.
– …идите к соболю, – так просто и обыденно решилась моя дальнейшая судьба.
Верно говорят, что не мы выбираем профессию, а она выбирает нас. В эту минуту я ступил на режиссерскую стезю, потому что соболем оказался крупный, почти монументальный мужчина, у которого лысина начиналась уже от напряженного мыслями лба. Если кто-то смотрел передачу «Дежурный по стране» и может виртуально к фигуре Максимова приставить голову Жванецкого, тогда близоруким взглядом увидит тогдашнего главного режиссера политвещания Вячеслава Львовича Соболя. Это был второй человек на телевидении, с которым я познакомился.
От Соболя стонали все помрежи, он загружал их работой по самую макушку. Он был трудоголиком. Просто говорящие головы на экране Вячеслава Львовича не устраивали, он находил тысячи способов, чтобы заполнить экран изобразительным материалом: картинками, фотографиями, горящей свечой, лицами актеров, роликами из фильмов – всего не перечислишь. Вот от этого и стонали помрежи, потому что огромная масса черновой работы ложилось на них. Если учесть, что все передачи шли в прямом эфире, и монтаж видеоряда творился прямо на глазах у зрителей, то человек, что-то соображающий в телевизионной кухне, мог от удивления и восхищения только цокать языком. При сумасшедшей нагрузке на телевидении Соболь умудрялся еще и на радио подработать…
Трансляции из Москвы тогда не было, только собственный эфир, и эта прожорливая телевизионная труба требовала ежедневного наполнения собственными передачами. Львиную долю так называемого политвещания, занимала епархия Вячеслава Львовича, то есть Соболя. Другую часть вещания, художественную, возглавлял Александр Иванович Шинкаренко, которого за глаза незлобно называли Саня-Ваня. Это были два лагеря, которые существовали независимо друг от друга.
Во владения Соболя я и попал. Моим первым учителем был Владимир Иванович Игнатенко, которого прозвали Игнатом. Тогда в телевизионном окружении принято было называть всех по именам или по кликухам. Семена Владимировича Юрченко звали просто Семёном, Шацкова – Шацем, Шепшелевича – Шипом и т. д. Я тоже со временем получил кличку Пат. Я как-то назвал самую молодую и красивую дикторшу Нелю Маркидонову Нэлли Ивановной, так она обиженно надула губки:
– Я что, старуха, меня Ивановной называть?
После завода мне длительное время пришлось адаптироваться к непривычной атмосфере и непонятным взаимоотношениям между людьми нового для меня мира.
– Семен – зверь, – говорил Игнат, – лучше ему на глаза не попадаться.
И я все-таки попался. На втором этаже телецентра был кинозал, в котором просматривались все материалы текущего вещания. Изредка мы заглядывали туда, чтобы посмотреть кино. В тот раз тоже смотрели кино, но уже собственного сочинения. Называлось оно «Край нашенский». Мест свободных не было, зал был маленьким, и я смотрел, стоя в дверном проеме. После 10 минут просмотра официозного фильма, я пробормотал: