Трущебные люди (рассказы)
Шрифт:
Некоторые опомнились, вскочили на помощь, но было уже поздно, помощь не требовалась. Страшный, душу раздирающий стон раздался на том месте, где сидел Луговский и лежал умирающий Кавказский. Стон этот помнят все, слышавшие его,-- ему вторила вся казарма.
Крик испуга и боли вырвался одновременно из всех ртов этих дикарей.
Один из рабочих, человек бывалый, старик, по прозвищу Максим Заплата, бывший мясник, видевший эту сЦену, рассказывал после об этом происшествии так: -- Как вскочит Пашка с полу, выхватил ножище да как бросится на барина --
"Убью!" -- кричит. Схватил он левой рукой барина за горло, а нож высоко таково поднял, и видел я сам, как со всего размаха засадил в барина. Закричал я -- а встать не могу, и все побледнели, все, как я. Видят -- а не могут встать. Известно, кто к Пашке каторжному подступится! Поди, на душе у его не один грех кровавый! Одно слово -- сибиряк...
Как ударил он ножом, и слышим мы, кто-то застонал, да так, что теперь страшно... Не успели мы опомниться-- глядим, Пашка лежит на земле, а на нем верхом барин сидит. Как уже это случилось, мы все глазам не поверили и не знаем... Только сидит на ем барин и скрутил руки ему за спину... Как это вышло -- и теперь невдомек.
А вышло это вот как.
Пашка бросился на Луговского, левой рукой схватил его за грудь, а правой нанес ему страшный удар, смертельный. Но Луговский успел одной рукой оттолкнуть нож, который до рукоятки всадился в щель нар, где, изломанный пополам, и найден был после... Под правую же руку Луговского подвернулась левая рука Пашки, очутившаяся у него на груди, и ее-то, поймав за кисть, Луговский стиснул и из всей силы вывернул так, что Пашка с криком страшной боли повернулся и упал всею тяжестью своего гигантского тела на больного кавказца.
Он-то и застонал так ужасно...
Луговский, не выпуская руки Пашки, успел вскочить на ноги, левой рукой поймал его за ворот, сдернул с нар на пол и сидел на нем.
Все это произошло в один момент, казарма еще не успела опомниться... Товарищ Пашки наяривал на гармонике "барыню".
Доволен?--спросил лежавшего на полу Пашку Луговский.Бей его, разбойника!
– - крикнули все рабочие в один голос и вскочили с мест. Гармоника смолкла.
На место, не ваше дело!
– - энергично, голосом,привыкшим командовать, крикнул Луговский. Не тронь, ребята, это наше дело с ним, другим не след путаться! Павел, вставай, я на тебя не сержусь,-- спокойно произнес Луговский и встал с него.
Ты виноват во всем, ты подзуживал Пашку сделать скандал. Из-за тебя драка, чуть не убийство вышло,-- подойдя к игравшему на гармонике секретарю, проговорил Луговский, взмахнул рукой, и полновесная пощечина раздалась по казарме. Секретарь вместе с гар моникой слетел вниз по лестнице, в кухню...
Восторженно-дикие крики одобрения раздались с обоих этажей нар.
Луговский с этой минуты стал властелином, атаманом казармы.
Эти люди любят дикую силу...
И нельзя не любить силу, которая в их быту дает громадное преимущество, спасает.
А Пашка все еще лежал
Павел, вставай!
– - поднимая его за левую руку, сказал Луговский.
Ой, не вороши, больно!
– - как-то приподнимаясь вслед за поднятой рукой, почти простонал тот и, опираясь на правую, сел на пол.
Страшен он был... За несколько минут перед тем красный от пьянства, он как-то осунулся, почернел, глаза, налитые кровью, смотрели ужасно -- боль, стыд и непримиримая злоба сверкали в них...
Бледное, но разгоревшееся, на этот раз сияющее лицо Луговского с его смеющимися глазами было страшным контрастом..
Паша, что с тобой?
Ничего, руку ушиб,-- с трудом поднявшись, от ветил тот и, вставая, спустился вниз в кухню и ушел на двор.
Крикнули рабочих к ужину.
V
Прошел уж и лед на Волге. Два-три легких пароходика пробежали вверх и вниз... На пристанях загудела рабочая сила... Луга и деревья зазеленели, и под яркими, приветливыми лучами животворного солнца
даже сам вечно мрачный завод как-то повеселел, хотя грязный двор с грудами еще не успевшего стаять снега около забора и закоптевшими зданиями все-таки производил неприятное впечатление на свежего человека... Завсегдатаям же завода и эта острожная весна была счастьем. Эти желтые, чахлые, суровые лица сияли порой...
В одно из этих весенних воскресений, в яркий полдень, кучка рабочих сидела и лежала на крыше курятника, на заднем дворе завода, и любовалась на Волгу. Между ними не было видно Луговского и Пашки. Внизу, рядом с курятником, на двух ящиках лежал покрытый рваной солдатской шинелью Кавказский и полуоткрытым тусклым взором смотрел на небо; он еще более похудел, лицо почернело совершенно, осунулось, нос как-то вытянулся, и длинные поседевшие усы еще более опустились вниз, на давно небритую бороду. Он тяжело дышал и шевелил губами, будто хотел что-то сказать, но ни звука не слышно было из его почерневших, будто прилипших к зубам губ...
Поди, теперь наш барин в Рыбну ' приехал,--прервал молчание старик Заплата.
И дай ему, господи, хороший человек был, по работе на барина и непохож: кубик, бывало, в пять минут изрежет, либо дрова колоть начнет, так не успе ешь оглянуться, сажень готова...
VI
– - Нашел кого поминать, подлеца!
– - злобно сказал секретарь.
Не любишь, видно, плюху помнишь?
Плюху! Счастье его, что Пашка сбежал, а то бы ему такая плюха была, что своих бы не узнал, счастье, что уехал-то.
Да, вырвался-таки на волю, только потому, что не пьянствовал, а то тоже бы нашей участи хватил.
А что, ребятки, где в самом деле Пашка, я в больницу ушел, а когда вернулся, его уже не было,-- спросил молодой сухощавый солдатик с болезненным лицом.
.-- Сбежал он, Карпуша!
– - продолжал Заплата.
Из-за чего?
Да из-за того, что квартальный приходил справляться: кто он такой есть.
Паспорт фальшивым оказался,-- вставил секретарь.
– - Фальшивым?
– - Да.