Тщательная работа

Леметр Пьер

Значит, Вигье, как, без сомнения, Ле-Гуэн и как он сам, не смог удержаться, чтобы не посмотреть, каким выведен его персонаж. Все они оказались перед огромным кривым зеркалом литературы. Какую истину о каждом из них оно показывает?

— Ваш портрет, каким он его набросал, весьма удивителен, — продолжает Вигье, как будто услышав мысль Камиля. — Портрет скорее лестный. Возможно, вам хотелось бы быть таким, каким он вас описал, не знаю. Вы там предстаете умным и добрым. Разве не каждый человек мечтает, чтобы таким его и видели? Я нахожу в этом горячее стремление к восхищению, в полном соответствии с его письмами и литературными предпочтениями. Уже давно известно, что Бюиссон сводит смертельные счеты

с властью, которая для него воплощает образ отца. С одной стороны, он всячески умаляет власть, с другой — ею восхищается. Этот человек — ходячее противоречие, с головы до пят. Он выбрал вас для воплощения своей борьбы. И безусловно поэтому через Ирэн он старается причинить вам боль. Это классический случай психологической конверсии. Он делает из вас предмет восхищения, но потом старается вас уничтожить. Таким образом он надеется выстроить себя заново в собственных глазах.

— Почему Ирэн? — спрашивает Камиль.

— Потому что она существует. Потому что Ирэн — это вы.

По-прежнему очень бледный, Верховен молча опускает глаза на рукопись.

— Письма, которые он приводит в книге, — продолжает Вигье, — это те же, которые вы получили. До последней запятой. Только ваш портрет в «Ле Матен» вымышлен от начала и до конца. Что до остальной рукописи, нужно будет, конечно же, провести тщательный анализ текста. Но в общем-то… С первого взгляда видны основные тенденции…

Верховен откидывается на стуле. Его взгляд падает на настенные часы, про которые он вроде бы забыл.

— Он совершит в точности то же преступление, что в книге, так ведь?

Внезапная смена темы нимало не сбивает Вигье. Он терпеливо откладывает свои бумаги и смотрит на Камиля. Взвешивает каждое слово и выговаривает его как можно тщательнее. Хочет, чтобы Камиль понял все, что он собирается ему сказать. В точности.

— Мы пытались нащупать его логику. Теперь мы ее знаем. Он хочет воспроизвести в реальности преступление, которое когда-то описал в книге, и закончить новую книгу, описав это, теперь уже реальное, преступление. Бюиссона надо остановить, потому что у него твердое намерение исполнить свой замысел.

Говорить правду. Сразу же. Ничего не скрывать от Камиля. Подтвердить то, что он уже знает. Верховен понимает ход его мыслей. И он с ним согласен. Именно так и следует поступать.

— Однако некоторые неизвестные представляются более… обнадеживающими, — добавляет Вигье. — Пока мы не обнаружим книгу, которую он собирается воспроизвести в реальности, мы не будем знать ни в каком именно месте, ни в какой именно час происходит преступление. Нет никаких объективных оснований полагать, что это должно случиться сейчас или даже в ближайшие часы. Возможно, по его сценарию он должен удерживать заложницу день, два или больше, мы этого знать не можем. Даже то, в чем мы вроде бы уверены, остается не вполне достоверным, не говоря уже о новых данных, по сути являющихся лишь предположениями.

Вигье надолго замолкает, не глядя на Верховена. Кажется, он ждет, чтобы его слова дошли до сознания Камиля. Потом вдруг — очевидно, по его прикидке, времени на размышления было достаточно — возвращается к своим заключениям:

— Имеется два вида фактов. Те, которые он предвидел, и те, которые он придумал.

— Как он смог столько всего предвидеть?

— Это вы у него спросите, когда поймаете.

Вигье незаметным движением подбородка указывает на комнату для допросов:

— Насколько я понял, у него были отличные источники… — Потом с задумчивым видом оттягивает указательным пальцем ворот рубашки. — По всей видимости, он менял текст в зависимости от происходящего. В некотором роде «репортаж с места событий». Дело для него крайне увлекательное. Он хотел, чтобы его история походила на реальность, насколько возможно.

Тем более что вы несколько раз здорово его удивили. Но даже эти сюрпризы были, если мне будет позволено так выразиться, предвидены заранее. Он должен был знать, что ему придется приспосабливать свой сюжет к вашим реакциям и поступкам, — что он и сделал.

— Что вы имеете в виду?

— Например, он и вообразить не мог, что вы попытаетесь связаться с ним посредством объявлений. С вашей стороны это был блестящий ход. Наверняка на него это подействовало крайне возбуждающе. Кстати, он вас расценивает отчасти как соавтора сценария его истории. «Вы будете гордиться нами», — пишет он вам, помните? Но больше всего поражает, конечно же, точность его предвидения. Он знал, что вы способны связать одно из его преступлений и книгу, послужившую основой. И что вы вцепитесь в этот след, возможно оказавшись один против всех. Вы не упрямый человек, майор, но он достаточно хорошо вас знает, чтобы признать за вами некоторую… непреклонность. Вы твердо верите в собственные интуитивные догадки. И он знал, что это может быть ему на руку. Точно так же он знал, что один из вас рано или поздно увидит связь между его псевдонимом Шуб и его фамильным именем. На таких отправных точках и строилась вся его стратегия. Он знает вас лучше, чем мы думали, майор.

Ле-Гуэн вышел на несколько минут из комнаты для допросов, оставив Мальваля одного. Пусть «дозреет» — это проверенная техника. Оставить подозреваемого одного, начать заново, передать в руки коллеги, потом вернуться, снова оставить одного, сделать порядок событий непредсказуемым… Даже самые привычные к этим приемам подозреваемые — в том числе и сами полицейские — ничего не могли поделать, так или иначе это срабатывало.

— Пойдем в ускоренном темпе, но…

— Что? — перебивает его Верховен.

— Он знает меньше, чем можно было надеяться. Бюиссон благодаря ему знает больше, чем он знает о Бюиссоне. Он передал много информации, вначале о мелких делах. Это помогло Бюиссону добиться его доверия. Он начал издалека и пошел по нарастающей. Незначительные сведения, мелкие суммы. Он обеспечил ему нечто вроде ренты, связанной со служебным положением. Когда случилось преступление в Курбевуа, Мальваль уже был готов. Он так и не понял, куда все катится. Новичок, этот твой Мальваль.

— Он не «мой» Мальваль, — отвечает Камиль, возвращаясь к своим заметкам.

— Как скажешь.

— Издательский дом Бильбана был основан в тысяча девятьсот восемьдесят первом и прекратил свое существование в мае восемьдесят пятого. В то время мало кто из издателей имел свой сайт в Инете. Я все же отыскал отрывки из его каталога по разным местам. И сделал сводный список. Хочешь взглянуть?

Не дожидаясь ответа, Коб сделал распечатку.

Сотня романов, изданных между 1982 и 1985 годом. Вокзальное чтиво. Верховен пробежал глазами названия. Из шпионской серии — «Нет известий от агента ТХ», «Агент ТХ против абвера», «Проброс и козырь», «Улыбка шпиона», «Кодовое слово: „Океан“»… из детективной — «Рифифи в Малибу», «Мели, Емеля», «Дневные пули для ночных красавиц»… из любовной — «Обожаемая Кристель», «Чистейшее сердце», «Покончить с любовью»…

— Специализацией Бильбана была скупка авторских прав и последующее их коммерческое использование под новыми названиями.

Коб говорил, как всегда, не глядя на Камиля и продолжая стучать по клавиатурам.

— Имена есть?

— Только управляющего, Поль Анри Вейс. У него были доли в нескольких мелких предприятиях, но Бильбаном он управлял лично. Он представил итоговый отчет и больше в книгоиздательском бизнесе не появлялся до самой своей смерти в две тысячи первом. Насчет остального я в полном разочаровании.